Читать интересную книгу Рыцарь бедный - Василий Панов

Однако Ласкер не стал «пенять» на себя и даже на Тарраша, а продолжал свой славный путь, отправившись за океан. В Америке он победил ряд кубинских и американских мастеров и взял первый приз на сильном турнире в Нью-Йорке, выиграв все тринадцать партий, после чего послал вызов самому Стейницу на борьбу за шахматную корону.

Стейниц, несмотря на преклонный возраст, никогда не уклонявшийся от борьбы и не имевший ясного представления о подлинной, могучей силе нового претендента, поднял брошенную перчатку, но назначил ставку в пять тысяч долларов – самую большую за всю его карьеру чемпиона мира.

Однако Ласкер был великим практиком не только в шахматах и хорошим психологом не только в стенах университета. Он в своих публичных заявлениях постарался задеть самолюбие Стейница, чтобы чемпион мира сам стремился к матчу с ним.

Ласкер в таком чисто американском, саморекламном стиле ответил интервьюеру газеты «Чикаго геральд», который спросил его: «Надеетесь ли вы победить Стейница?» – «Несомненно! – воскликнул Ласкер. – Неужели иначе бы я рискнул пятью тысячами долларов и своей шахматной репутацией? Я сознаю, что мне предстоит труднейшая борьба, и, чтобы победить Стейница, мне придется напрячь все свои силы, дабы играть лучше и глубже, чем до сих пор, обдумывать свои комбинации. Я прекрасного мнения об искусстве Стейница. Знаю, что мне трудно будет отвоевать у него звание чемпиона мира, которое он с такой честью защищал более четверти века (Ласкер исчислял срок первенства Стейница не с 1886 года, когда тот был провозглашен чемпионом мира, а с момента его победы в 1866 году над Андерсеном, считавшимся лучшим шахматистом мира. – В. П.). Тем не менее я достаточно уверен в себе, чтобы взяться за это. Думаю, что предстоящий матч будет самым значительным из всех состоявшихся до сих пор. Я сделаю все возможное, и будущее покажет, довольно ли этого, чтобы выйти победителем.

Я хочу подчеркнуть, – продолжал Ласкер, – что я еще никогда не выказывал своей игры в полном блеске, потому что мне ни разу не пришлось употреблять особых усилий, чтобы побеждать тех маэстро, с которыми мне пока что довелось встретиться. Я вполне согласен, что Стейниц сильнее их всех, но тем не менее уверен, что разобью его в матче. У меня, может быть, окажется в запасе такой сюрприз, который удивит и Стейница и весь шахматный мир, и все удивленно раскроют глаза. Вопрос моего самолюбия стать чемпионом мира, и если состоится матч со Стейницем, оно будет полностью удовлетворено».

Стейниц очень рассердился, прочитав это и другие интервью, данные в столь же самоуверенном тоне. Он согласился и на уменьшение ставки, так как Ласкер не сумел обеспечить первоначальной суммы, и на то, чтобы матч проходил в различных городах США, а не на Кубе, чего избегал не без оснований осторожный Ласкер, побывавший в Гаване и боявшийся тропического климата.

Старый чемпион был горд, великодушен, уверен в себе и попался в ловушку хитрого претендента. Матч протекал с 15 марта по 26 мая 1894 года в Нью-Йорке, Филадельфии и в Монреале (Канада) и закончился убедительной победой Ласкера со счетом +10, –5, =4.

Вернемся к Таррашу. Забегая вперед, отмечу, что в дальнейшем ему пришлось шестнадцать лет добиваться организации матча на мировое первенство против Ласкера, и в 1908 году уже тот поставил его на место, выиграв матч у Тарраша с подавляющим преимуществом (+8, –3, =5). Зазнайство в спорте к добру не ведет!

Тон ответа Тарраша на вызов Ласкера ясно показывает, какого преувеличенного мнения он был о себе. И то, что чемпион Германии поспешил сам вызвать на матч Чигорина, показывает, каким огромным авторитетом за рубежом пользовалось имя русского маэстро.

Упомяну еще один случай, подтверждающий колоссальное самомнение Тарраша даже в значительно более поздний период, когда на мировой шахматной арене появилось много новых имен. В конце девятисотых годов немецкого чемпиона вызвал на матч молодой талантливый австрийский маэстро Георг Марко. Тарраш не просто «отбрил» его, как ранее Ласкера, а поставил оскорбительное, граничащее с издевательством условие: в матче будет сыграно всего восемь партий, и Тарраш дает Марко четыре очка вперед. Проще говоря, для победы в матче Марко достаточно было бы сделать лишь одну ничью. Впрочем, у Тарраша не было никаких шансов выиграть матч «всухую» – все восемь партий, так что его ответ на вызов был чистейшим блефом.

Марко, конечно, издевательских условий зазнавшегося немецкого чемпиона не принял, так как «выигрыш» им матча при форе в четыре очка сделал бы его посмешищем в глазах шахматного мира, на что и рассчитывал Тарраш.

Самовлюбленность Тарраша, его наглое пренебрежение к коллегам по шахматной доске, его вечное саморекламирование претили скромному и объективному Михаилу Ивановичу, равно как и сам стиль игры немецкого шахматного «кронпринца». Мы знаем, что другого своего оппонента – Стейница, стоявшего на тех же теоретических позициях, что и Тарраш, русский маэстро очень уважал как человека, ценя в нем родственный критический ум, бескорыстную любовь к шахматам, спортивную принципиальность. Стейниц, как и Чигорин, был неустанным «искателем истины» – сомневающимся, экспериментирующим, проверяющим самого себя.

Тарраш же никогда ни в чем не сомневался и все свои теоретические высказывания считал «последним словом шахматной науки», а себя – непогрешимым шахматным папой римским. Апломба, самоуверенности (точнее – самонадеянности), чванства «почтенного доктора», как его иронически называл Чигорин, он не выносил. Но еще больше Чигорину не по нутру были догматическая устремленность Тарраша к мертвой, сухой маневренной игре, лишенной блеска, и принципиальное отрицание творческого риска.

Шпильман так образно охарактеризовал стиль игры Тарраша: «Едва прямой атакующий стиль уступил место позиционному, как появился Тарраш с проповедью „новых принципов“ борьбы. Если проследить эти принципы по партиям самого Тарраша, то станет ясно, что в них нет духа атаки. Медленно, страшно медленно, как бы подкрадываясь, движутся шахматные войска в бой. Их девиз: уклоняться, где только возможно, от открытой борьбы и лишь осаждать противника, блокировать и ждать, пока истощатся его жизненные средства, пока выйдут „вода и воздух“, и тогда его медленно задавить. Этот таррашевский метод игры долгое время пользовался чрезвычайным успехом. Противники или теряли терпение и истекали кровью в несвоевременных вылазках, или оставались пассивными и подвергались абсолютному зажиму».

Тарраш был плодовитым шахматным литератором, автором популярных книг «300 шахматных партий» (самого Тарраша с начала его шахматного пути и до 1894 года) и «Современная шахматная партия» (216 партий ведущих шахматистов начала XX века, из них свыше 50 партий самого Тарраша!). Кроме беззастенчивых самовосхвалений, эти сборники содержали много абстрактных, догматических рассуждений, подобных тем, которые Чигорин сурово критиковал.

«Так называемая „новая школа“ шахматной игры с ее стремлениями вырабатывать общие принципы игры на основании отвлеченных рассуждений о сравнительной силе фигур и пр. вызвала и новые приемы комментирования партий, – писал, например, Чигорин в шахматном отделе „Нового времени“ 3 июня 1891 года. – В прежнее время комментаторы (например, Андерсен, Нейман, Цукерторт и др.) при обсуждении того или иного положения партии приводили варианты, доказывающие преимущество данного хода перед другими, и вообще стремились разъяснить игру практически. В наше время являются комментаторы, для которых на первом плане стоит не анализ данного положения, а отвлеченные рассуждения о сравнительном достоинстве ходов, часто совсем независимо от положения партии. Такое направление усвоено новым редактором „Дейче шахцайтунг“ Таррашем, который посвящает иногда одному какому-либо ходу целый столбец своих рассуждений. О характере их можно судить по следующему примеру…»

И дальше Чигорин убедительно, на конкретных вариантах, доказывает надуманную абстрактность и ошибочность анализов Тарраша.

Глубоко претила Чигорину деляческая практичность Тарраша. Критикуя короткую гроссмейстерскую ничью после десяти (!) ходов в партии между Вальбродтом и Таррашем, Чигорин пишет: «Отсутствие изобретательности у многих нынешних игроков отчасти можно объяснить их желанием прежде всего играть на ничью… Другая короткая партия, признанная ничьей на двенадцатом ходу, была между Таррашем и Мэзоном».

Скромного, непретенциозного русского шахматиста должна была раздражать и наигранная авторитетность манер Тарраша, которая бросалась в глаза даже при самом коротком знакомстве. Вот как описывал Тарраша драматург Г. Ге: «Сидит „доктор“ Тарраш из Нюрнберга. Это „доктор“ неизменно сопутствует Таррашу и на картоне (обозначавшем место за шахматным столиком. – В. П.), и на карточках, и в разговоре. Доктор Тарраш средних лет, рыжеватый, с оскалом желтых крепких зубов, подстриженной бородкой, в пенсне; он имеет несомненную претензию на фатовство. В белом кепи с желтым околышком, в желтых туфельках, из-за которых выглядывают веселенькие носки, он ходит, подрагивая на ногах, с видом самоуверенным и довольным. Доктор Тарраш считается ученым игроком, и его голос на собраниях шахматистов всегда принимается, как авторитетный».