Читать интересную книгу Собрание речей - Исократ

Так вот, я рассказал это не для того, чтобы упрекать других. Я хотел показать, что у наших предков не только не случалось ничего подобного, это еще не было бы доказательством добродетели, но свидетельствовало бы лишь о том, что наши предки по своей природе не были подобны гнуснейшим из людей. Для того чтобы воздать кому-нибудь высшую похвалу, необходимо показать не только то, что восхваляемые люди не являются негодяями, но и то, что они превзошли во всякого рода добродетелях и людей прежних поколений, и живущих ныне. Именно это каждый мог бы сказать о наших предках. В самом деле, они устроили дела государства и свои собственные столь благочестиво и прекрасно, как это и подобает людям, ведущим свое происхождение от богов. Первыми основав города и введя в употребление законы, они всегда сохраняли почтение к богам, а к людям — справедливость. К тому же наши предки — не какая-нибудь смесь и не чужеземные переселенцы, а единственные коренные жители среди эллинов. Они кормились от той самой земли, на которой сами родились, и любили ее так, как лучшие из людей любят своих отцов и матерей. Кроме того, — казалось бы, необычайно трудно и крайне редко можно найти среди тиранов и царей какой-нибудь род, власть которого продолжалась бы четыре или пять поколений, но наши предки были настолько угодны богам, что даже в этом посчастливилось только им одним. В самом деле, Эрихтоний, родившийся от Гефеста и Геи, получил от Кекропа, у которого не было детей мужского пола, его дом и царскую власть. Начиная с этого времени все преемники Эрихтония — а их было немало — передавали своим собственным детям свое имущество и власть — вплоть до Тезея. Я считаю очень важным не говорить раньше времени о Тезее, его доблести и подвигах. Рассказать о них более уместно в речи, посвященной делам нашего государства. Но все же трудно, более того, — невозможно — не сказать о том, что мне пришло в голову по поводу правления Тезея, поскольку речь идет об этом времени. Невозможно отложить этот рассказ до той поры, наступление которой я не могу предвидеть. Я опущу эти примеры, так как я воспользовался ими в большей степени, чем это нужно для поставленной цели[186], упомяну же только об одном подвиге, о котором раньше не говорил и который был совершен только одним Тезеем. Этот подвиг — величайшее доказательство его доблести и ума. В самом деле, Тезей владел царством, прекрасно защищенным от опасностей и чрезвычайно могущественным. Он совершил за время своего правления иного великих дел и на войне, и в управлении государством. Однако всем этим он пренебрег. Он предпочел непреходящую славу, добытую тяжкими трудами и битвами, развлечениям и беззаботному счастью, которое могла доставить ему в то время царская власть. И поступил он так не в преклонном возрасте, пресытившись обладанием этих благ, но находясь в расцвете сил, он, как говорят, передал управление государством народу, а сам ради своего города и остальных эллинов продолжал вести жизнь, полную опасностей.

Я, насколько это возможно, напомнил теперь о доблести Тезея, а обо всех его подвигах обстоятельно рассказал прежде. Что же касается тех, кто принял на себя управление государством, которое им передал Тезей, то я не знаю, будет ли моя похвала достойна их образа мыслей. Незнакомые с различными формами правления, они безошибочно выбрали государственный строй, который все согласились бы признать не только самым доступным для народа и самым справедливым, но также и наиболее полезным для всех, а для тех, кто этим государственным строем пользуется, и самым приятным. Так, они установили демократию — но не ту, при которой управление идет кое-как, распущенность считается свободой, а возможность для каждого делать то, что он захочет, — счастьем. Они установили демократию, при которой подобные явления осуждаются[187]; эта демократия пользуется аристократическим принципом. Большинство причисляет аристократическую форму правления, являющуюся весьма полезной, к государственным устройствам, так же, как и правление с имущественным цензом. Ошибаются они не по невежеству, но лишь потому, что никогда не заботились ни о чем надлежащем. Я же утверждаю, что существуют только три формы правления — олигархия, демократия, монархия. Среди народов, живущих при каждой из этих форм правления, одни привыкли ставить у власти и во главе всех дел достойнейших граждан, от которых можно ожидать самого лучшего и самого справедливого управления; эти хорошо управляют своими делами — как внутренними, так и внешними — при любом государственном строе. Другие пользуются услугами самых наглых и скверных людей, не думающих о государственной пользе, но ради собственной жадности готовых на что угодно; у них государства управляются в соответствии с испорченностью тех, кто стоит у власти. Есть еще и такие люди, у которых управление устроено совсем иначе, а не так, как я только что говорил. Каждый раз, когда такие люди воспрянут духом, то больше всего ценят тех, кто говорит им в угоду, когда же они пребывают в страхе, то обращаются к самым лучшим и самым благоразумным. Вот у такого народа дела идут попеременно — иногда хуже, иногда лучше. Такова природа и таковы возможности различных государственных устройств. Я полагаю, что другие ораторы смогут сказать по этому поводу гораздо больше того, что было сказано мною. Мне же больше не следует говорить обо всех формах правления, но только о государственном устройстве наших предков. Ведь я обещал показать, что оно было более дельным, чем государственное устройство, установленное в Спарте, и явилось причиной гораздо большего числа благ. Пусть для тех, кто выслушает с удовольствием, когда я буду рассматривать полезное государственное устройство, эта речь не покажется ни докучной, ни чрезмерной, но, напротив, — складной и соответствующей тому, что говорилось прежде. Но пусть моя речь покажется чрезмерно длинной тем, кто не одобряет речей серьезного содержания, но радуется больше всего перебранкам на торжественных собраниях; если же они и отказываются от этого безумия, то тогда восхваляют самые низкие дела, какие только существуют, и самых преступных людей, которые когда-либо рождались. Но я, как и другие благоразумные люди, никогда и ни в чем не считался с подобными слушателями. Я заботился о таких слушателях, которые запомнят то, что я говорил прежде, до всей этой речи, не осудят ни ее объем, ни мое многословие. Они поймут, что от них самих зависит внимательно прочитать какую-то часть речи и бегло просмотреть остальное. Но больше всего я заботился обо всех тех, кто охотнее всего слушает речь, в которой говорится о доблести мужей и о нравах государства с хорошим управлением. Если бы кто-нибудь захотел и был бы в состоянии подражать таким мужам и таким нравам, то смог бы прожить жизнь с большой славой и сделать свои города счастливыми. Итак, каких слушателей я бы хотел иметь — я уже сказал. Но я боюсь, чтобы моя речь и при таких слушателях не оказалась недостойной тех дел, о которых я намереваюсь рассказывать. Все же, насколько это будет в моих силах, я попытаюсь высказать о них свое мнение. То, что наш город в те времена своим управлением выгодно отличался от других городов, мы, по справедливости, могли бы приписать нашим царям, о которых я только что рассказал. Ибо это они воспитали народ в добродетели, справедливости и в большой умеренности. Своим управлением они научили его тому, что я показал гораздо позднее на словах, чем они на деле, а именно, что всякая полития — это душа города, имеющая над ним такую же власть, как разум над телом, так как именно она выносит решения обо всех делах, сохраняет все полезное, избегает того, что приносит беду, и является причиной любых событий, присходящих в государстве. Народ понял это и не забыл и при перемене политического строя[188]; но обращал свое внимание прежде всего на то, чтобы доверить правление людям, преданным демократии и обладающим теми же свойствами, что и прежние их правители, с тем, чтобы к полновластному правлению общественными делами не пробрались люди, которым никто не доверил бы никакого частного дела[189]; остерегались допускать к государственным делам людей, признанных всеми за бесчестных; не терпели даже голоса тех, кто постыдно торгует своим собственным телом и все же считает себя достойным подавать советы другим о том, как следует управлять государством, чтобы стать мудрее и добиться большего процветания; не терпели и тех, кто растратил на постыдные удовольствия состояние отцов и пытается уладить свои затруднения за счет государственной казны, а также и тех, кто всегда стремится угодить своими речами и вовлекает доверчивых слушателей в многочисленные неприятности и беды. Каждый сочтет, что всех подобных людей необходимо лишить права подавать советы, так же, как и тех, кто утверждает, что достояние чужих городов принадлежит Афинам, а достояние самих Афин имеет наглость расхищать и грабить. Такие люди прикидываются, будто любят афинский народ, но действуют они так, что этот народ все ненавидят. На словах они заботятся об эллинах, на деле же наносят им обиды, клевещут на них и так восстанавливают эллинов против нас, что некоторые из городов, находящиеся в состоянии войны, охотнее и быстрее сдались бы врагам, которые их осаждают[190], чем приняли бы от нас помощь. Словом, у того, кто попытался бы перечислить все зловредные и коварные действия этих людей, не хватило бы сил их записать. Полный ненависти к подобным деяниям — и к тем, кто их совершает, афинский народ избирал себе не первых попавшихся советников и вождей, но самых лучших, самых мудрых и самых безупречных по своему образу жизни. Именно таких людей народ выбирал стратегами и посылал в качестве послов, если где- нибудь возникала в этом необходимость. Им он передал гегемонию во всех государственных делах, полагая, что люди, которые желают и способны подавать наилучшие советы с ораторской трибуны, предоставленные самим себе, будут придерживаться одного и того же мнения повсюду и во всем. Это, в действительности, так и было. Благодаря тому, что афиняне придерживались такого образа мыслей, они видели, как в течение немногих дней была завершена запись законов. Эти законы не походили на ныне действующие, которые так полны путаницы и содержат столько противоречий, что никто не может понять, какие из них полезны, а какие непригодны[191]. В противоположность нынешним древние законы прежде всего были немногочисленны, однако для тех, кто намеревался ими пользоваться, их было достаточно и знать их было нетрудно. Затем, прежние законы были справедливы, полезны, согласованы между собой; они были тщательнее подготовлены для урегулирования общественных дел, чем для решения частных сделок. Именно такими и должны быть законы в хорошо устроенном государстве. Примерно в то же время наши предки поставили на государственные должности тех, кто был предварительно отобран членами филы и дема[192]. Они не сделали государственные должности предметом борьбы и честолюбивых страстей, но скорее уподобили их литургиям, которые обременительны для тех, кому они поручены, но вместе с тем и почетны для них. Ведь люди, избранные руководить делами государства, должны оставить заботы о своем имуществе и воздерживаться от доходов, которые обычно дают государственные должности, не меньше, чем от священных сумм. Кто бы решился на это при существующем теперь положении дел? Людей, добросовестно исполнявших свои обязанности, нужно, умеренно похвалив, назначать на другой подобный общественный пост; те же, кто допустил даже небольшие нарушения, должны быть подвергнуты крайнему бесчестию и самому суровому наказанию. При таких условиях никто из граждан не будет так, как теперь, стремиться к государственным должностям, но всякий будет их избегать усерднее, чем ныне добивается. И при этом все сочтут, что никогда не существовало демократии, более подлинной, более надежной и более полезной народу, чем та, которая, избавляя народ от такого рода забот, дает ему полную власть назначать на государственные должности и подвергать наказанию должностных лиц, совершивших преступление. Такой властью обладают даже среди тиранов только самые удачливые. И вот самое убедительное доказательство того, что наши предки ценили такую власть даже больше, чем я об этом говорю. Мы знаем, что против других правлений, ему не угодных, народ вел борьбу, свергал их и убивал тех, кто стоял во главе государства. А пользуясь этим государственным устройством не менее тысячи лет, народ сохранял его в неприкосновенности с того времени, когда оно было введено, и вплоть до эпохи Солона и господства Писистрата. Писистрат же, став вождем народа, причинил городу много вреда, изгнал лучших из граждан под тем предлогом, что они — сторонники олигархии, и кончил тем, что, свергнув демократическое правление, установил свою тиранию.