Читать интересную книгу Собрание речей - Исократ

Я знаю, что рассказал о доблести Агамемнона слишком пространно. Я знаю также, что если рассматривать каждый из этих многочисленных подвигов в отдельности с тем, чтобы выяснить, какой из них можно опустить, никто ничего не осмелится удалить. Но если прочесть их все подряд, то меня упрекнут в том, что я говорю много больше, чем это необходимо. Если бы я впал в многословие незаметно для самого себя, то мне было бы стыдно, что, пытаясь писать о том, о чем другие бы даже не посмели, я отнесся к этому делу сто, ль безответственно. Ныне же я понимаю яснее, чем те, кто осмелится меня бранить, что многие будут осуждать меня за это многословие. Но я все же счел не столь ужасным, если кому-нибудь покажется, что, согласно его мерке, я пренебрег надлежащими нормами. Будет гораздо хуже, если я, рассказывая о таком великом человеке, не упомяну какое-нибудь из тех достоинств, которые ему присущи и о которых мне следовало сказать. Я полагал к тому же, что у самых образованных слушателей заслужу одобрение, если, говоря о добродетели, буду больше заботиться о том, чтобы сказать о ней достойно, чем о соразмерности отдельных частей моей речи. Я уверен, что неправильное построение этой речи нанесет урон моей славе, но зато правильная оценка подвигов будет полезна тем, кому воздается хвала. Я предпочел справедливость собственной пользе. Такие взгляды можно было бы найти у меня не только в отношении того, о чем теперь идет речь, но также и во всех подобных случаях. Ведь совершенно очевидно, что и среди моих учеников те, кто славится своим образом жизни и своими делами, радовали бы меня гораздо больше тех, кого считают искусными в речах. И все же, если мои ученики хорошо произнесли речь, это приписывают мне, даже если я и не оказывал никакой помощи. А за удачные поступки каждый хвалит тех, кто их совершил, даже если всем известно, что они были сделаны по моему совету.

Но я уже не понимаю, куда меня занесло. Держась того мнения, что всякий следующий вопрос должен непосредственно примыкать к уже изложенному, я слишком удалился от основной темы. Теперь же мне ничего другого не остается, как только, попросив снисхождения к моей старости за забывчивость и многоречивость, которые обычно появляются в таких преклонных годах, возвратиться к тому месту моей речи, после которого я впал в это многословие. Я полагаю, что уже заметил, где отклонился в сторону. Я возражал тем, кто упрекает наш город в несчастьях Мелоса и других, таких же незначительных городков; я не утверждал, что по отношению к ним не было совершено несправедливости, но доказывал, что те, кого так высоко ставят мои противники, разрушили и большее число, и более значительные города. Вот тут-то я и заговорил о доблести Агамемнона, Менелая и Нестора; я не сказал ничего неверного, но задержался на этом дольше, чем следует. Я поступал так потому, что, на мой взгляд, нет преступлений, которые покажутся ужаснее, чем злодеяния людей, осмелившихся разрушить города, породившие и вскормившие таких великих мужей; об этих мужах даже и теперь можно было бы сказать много прекрасных слов. Но задерживаться так долго на одном этом преступлении все же бессмысленно: словно нет других примеров суровости и жестокости лакедемонян. В действительности таких примеров существует великое множество. Лакедемоняне ведь не удовольствовались тем, что причинили зло этим городам и таким великим мужам; они совершили несправедливость и по отношению к людям, которые имели с ними общее происхождение, проделали совместный поход и приняли участие в одних и тех же опасностях. Я говорю об аргосцах и мессенцах. Ведь лакедемоняне пожелали причинить им те же несчастья, что и другим; осаду мессенцев они не прекратили до тех пор, пока не изгнали их из страны, с аргосцами же лакедемоняне еще и теперь воюют, преследуя ту же цель. Было бы нелепо, если, перечислив их преступления, я бы не вспомнил то, что они сделали с Платеями. На земле платейцев лакедемоняне вместе с нами и с другими союзниками расположились военным лагерем; выстроившись в боевом порядке против персов[178] и совершив жертвоприношение тем богам, которых почитали фиванцы, мы освободили не только тех эллинов, которые сражались с нами заодно, но и тех, кого варвары вынудили выступить вместе с ними. Из всех беотийцев одни только платейцы были нам помощниками во всех этих делах. И этих-то платейцев немного времени спустя лакедемоняне в угоду фиванцам, осадив, принудили сдаться и перебили их, за исключением тех, кому удалось скрыться. Совсем не так, как спартанцы, вел себя наш город в отношении платейцев. Спартанцы посмели причинить такое ужасное зло благодетелям Эллады и своим союзникам, наши же предки тех мессенцев, которые спаслись, поселили в Навпакте, а платейцам, оставшимся в живых, предоставили гражданские права и поделились с ними всем, что имели. Так вот, даже если бы нам нечего было больше сказать об этих двух городах, то и на основании приведенных примеров легко представить себе образ действий каждого из них; легко понять также, какой из этих городов разрушил и большее число, и более значительные эллинские города.

Я замечаю, что состояние, в котором я сейчас пребываю, противоположно тому, о котором было сказано прежде. Тогда я по ошибке уклонился от темы и впал в забывчивость. А теперь я ясно сознаю, что не сохраняю ту сдержанность, которая была свойственна моей речи, когда я начал ее писать, но пытаюсь говорить о таких делах, о которых и не собирался упоминать. Я сознаю также, что настроен более дерзко, чем мне это свойственно, и что я не в силах справиться с потоком слов из-за обилия тем, которые на меня нахлынули. Все же мне захотелось высказаться откровенно, и язык у меня развязался, да и тему для своей речи я выбрал такую, что мне и неудобно и невозможно не упомянуть те события, на примере которых можно показать, что наш город имеет большие заслуги перед эллинами, чем город лакедемонян; нельзя умолчать и о других бедствиях, которые постигли эллинов и о которых еще не говорилось; следует показать также, что наши предки лишь позднее научились тем злодеяниям, которые лакедемоняне свершили первыми; другие же преступления только лакедемонянами и были совершены.

Большинство обвиняет оба города в том, что под предлогом опасности борьбы с варварами ради спасения эллинов они не позволили эллинским городам сохранить независимость и распоряжаться своими внутренними делами так, как каждому из них было полезно. Напротив, они поработили их, поделив между собой, как пленников, захваченных на войне, и поступили подобно людям, которые, возвращая свободу чужим рабам, заставляют их прислуживать себе. Но в преступлениях, о которых идет речь, и в преступлениях, еще более многочисленных и более тяжелых, виноваты не мы, но те, кого сейчас противопоставляют нам в речах, и кто в другое время противостоял нам во всех делах. Ведь никто бы не смог доказать, что наши предки в те отдаленные и бесконечные времена стремились властвовать над каким-либо городом — большим или малым. Лакедемоняне же — все это знают — с того времени, как пришли в Пелопоннес, только тем и заняты; они стремятся лишь к полному господству над всеми или по крайней мере над пелопоннесцами. Некоторые люди упрекают оба наши государства в раздорах, кровопролитиях и государственных переворотах. Но ведь оказалось бы, что это лакедемоняне наполнили все города, кроме самых незначительных, именно такими бедами и несчастьями. А о нашем городе никто бы не посмел сказать, что до несчастья, случившегося в Геллеспонте[179], он совершил что-либо подобное в отношении союзников. Но вот после того, как лакедемоняне, став вначале повелителями эллинов, затем снова лишились власти, при этих обстоятельствах, когда восстали остальные города, двое или трое из наших стратегов — не буду же я скрывать правду — причинили зло нескольким городам. Стратеги надеялись, что если они будут подражать действиям спартанцев, то смогут лучше удержать эти города в повиновении. Так что было бы справедливо, если бы все обвинили лакедемонян, как зачинщиков и учителей в такого рода делах, наших же предков простили бы, как учеников, которые ошиблись в своих надеждах и обманулись в том, что им было обещано.

Наконец, вспомним о том, что лакедемоняне свершили одни и по собственному почину. Кто не знает, что у нас общая вражда к варварам и к их царям? Так вот, вовлеченные во множество войн, не раз испытывая большие бедствия, в то время как нашу страну опустошали и разоряли, мы никогда еще не устремлялись к дружбе и к союзу с варварами. Напротив, мы всегда ненавидели варваров за их злоумышления против эллинов даже больше тех, кто в тот или иной момент причинял нам зло. А лакедемоняне и не претерпев никаких бедствий и не боясь того, что им предстоит их испытать, дошли до такой алчности, что уже не довольствовались властью на земле. Они так стремились к власти на море, что в одно и то же время склоняли к отпадению наших союзников, уверяя, что освободят их, и вели переговоры с царем о дружбе и союзе, обещая передать ему всех эллинов, живущих в Азии. Но хотя лакедемоняне принесли обеим сторонам клятву верности, они, одержав над нами победу, поработили эллинов, которых поклялись освободить, хуже, чем илотов; царя же они отблагодарили тем, что убедили его брата Кира, хотя он был младшим, претендовать на царскую власть. Снарядив Киру войско и поставив стратегом Клеарха, они послали это войско против царя. После того как все предприятия лакедемонян потерпели неудачу, когда стало ясно, к чему они стремились, и все их возненавидели, они были ввергнуты в войну и такие внутренние смуты[180], какие и полагаются тем, кто причинил зло и эллинам, и варварам. Не знаю, есть ли необходимость дольше останавливаться на этом. Следует, как мне кажется, еще сказать разве лишь о том, что лакедемоняне были побеждены в морской битве мощью царя и стратегическим искусством Конона[181] и заключили мир на таких условиях, позорнее и постыднее которых трудно найти[182]. Этот мир полностью пренебрегает интересами греков и противоречит тому, что рассказывают некоторые ораторы о добродетелях лакедемонян. Ведь, когда царь сделал лакедемонян господами эллинов, именно они попытались лишить его царской власти и всего богатства; а после того как царь, одержав победу в морском сражении, усмирил их, они же передали ему во власть не какую-то малую часть эллинов, но всех, живущих в Азии, четко записав в договоре, что царь может распоряжаться ими, как только захочет. И они не постыдились заключить подобное соглашение о тех людях, в союзе с которыми они одолели нас, стали повелителями эллинов и возымели надежду завладеть всей Азией. Запись подобного договора они и сами выставили в своих храмах и союзников вынудили сделать это.