Читать интересную книгу Россия при смерти? Прямые и явные угрозы - Сергей Кара-Мурза

Это — автомат, захваченный в джунглях Венесуэлы. А боевики Басаева восемь лет получали новенькое оружие, иногда даже опытные образцы, которых не было еще на вооружении российской армии — и проследить его путь оказалось невозможно. Вероятно, и заинтересованности в этом не было, но для подстраховки были ликвидированы и структуры, которые способны восстановить всю цепочку.

Сейчас много говорят об «организованной преступности». Она уже во многом определяет положение в стране и судьбу значительной доли населения. Конечно, главной предпосылкой для ее расцвета было изменение общественного строя, но подобные системы, возникнув и начав воспроизводиться, «освобождаются» от предпосылок, они уже сами создают условия для своего существования. Их можно искоренять и держать под контролем только с помощью активных структур, адекватно организованных и оснащенных. Именно такими структурами были в советское время ВЧК, ОГПУ, НКВД и КГБ. Они не только искоренили бандитизм и другие виды организованной преступности после Гражданской и Отечественной войн, но и потом не позволяли им выйти на режим расширенного воспроизводства. Разве трудно было понять, что ликвидация структур КГБ будет означать и ликвидацию функции «замораживания» организованной преступности?

Надо было чиновникам российского государства на время утратить способность к рациональному мышлению, чтобы приложить руку к уничтожению одного из очень сложных продуктов нашей цивилизации — органов госбезопасности высшего класса. Но ведь и сегодня не видно никакого проблеска рефлексии, никакой попытки проанализировать тогдашние решения.

Одной из несущих конструкций советского государства была наука. По сути, ее предполагалось не реформировать, а подвергнуть революционной трансформации, как и другие институциональные матрицы советского строя (колхозную систему, армию, промышленность и т. д.). Вспомним те постулаты, которые были положены в основу доктрины этой трансформации, которая вырабатывалась в 1991 году.

В 1990–1991 гг. верхушка власти и ее советники исходили из утверждения, что смена политической системы и приватизация промышленности приведут к формированию гражданского общества, которое примет от государства многие из его функций. Декларировалось, что сразу произойдет самопроизвольное превращение науки государственной в науку гражданского общества (поверить в искренность этого странного предположения очень трудно). Исходя из этого главной стратегией управления наукой в 1992–1998 гг. стало невмешательство в процессы «самоорганизации» (разгосударствление).

Доктрина реформы, исходящая из идеи «разгосударствления» и передачи главных сфер деятельности государства под стихийный контроль рынка, оказалась несостоятельной в целом, но особенно в отношении науки и техники. Эти надежды были утопическими и противоречили всему тому, что было известно о природе научной деятельности, природе частного капитала и особенностях связи науки с государством в России. Ни отечественный, ни иностранный капитал в России не заменили государство как главный источник средств и главного «заказчика» НИОКР. Огромная и сложная научно-техническая система России, созданная за 300 лет, была оставлена почти без средств и без социальной поддержки.

Ассигнования на гражданскую науку за 1990–1995 гг. снизились в 4,4 раза. С учетом затрат на поддержание материально-технической инфраструктуры науки затраты на исследовательскую работу сократились примерно в 10 раз.

Еще больше снизились расходы на обновление основных фондов науки. Расходы на оборудование сократились в 15–20 раз. Коэффициент обновления основных фондов в 1998 г. составил лишь 1,7 % — падение в 6 раз по сравнению с 10,5 % в 1991 г. В 2002–2004 гг. этот коэффициент составлял 0,9–1%. А ведь и в 1991 году приборы и оборудование научных лабораторий России (СССР) относительно устаревали, их требовалось обновлять быстрее.

План государственных инвестиций на строительство объектов науки за годы реформы не был выполнен ни разу. Министерство науки возлагало надежды на помощь иностранных фондов, которые стали давать российским ученым гранты. Гранты были очень малы и, как отмечали многие, имели целью «скупить идеи по дешевке». Они побуждали к изменению тематики исследований, так что фронт работ не только сужался, но и видоизменялся в самых неожиданных направлениях, в основном, в сторону более мелких задач за счет принципиально новых и стратегических исследований. Уже в 1994 г. надежды на фонды иссякли.

Второй важнейший принцип реформы заключался в разделении фундаментальной и прикладной науки. Президент Ельцин неоднократно настойчиво подчеркивал, что государством будет финансироваться лишь фундаментальная наука.[31] Это решение исходило из постулата, что фундаментальная наука может выжить и при отсутствии остальных подсистем науки (прикладных исследований, разработок, содержания всей научной инфраструктуры). Этот постулат ошибочен в самой своей основе и противоречит знанию о научной деятельности. Несостоятельны и надежды провести селекцию научных исследований и отделить зерна фундаментальной науки от плевел «нефундаментальной».[32]

Председатель Комитета Конгресса США по науке и технологии Дж. Браун заявил на слушаниях 8 февраля 1992 г.: “Россия стоит перед угрозой неминуемого разрушения ее научно-технической инфраструктуры в Российской Академии наук, учреждениях высшего образования и военно-промышленном комплексе” [31].

Следующее принципиальное положение в доктрине реформирования науки сводилось к тому, чтобы поддерживать лишь блестящие и престижные научные школы. Предполагалось, что конкуренция сохранит и укрепит лишь те направления, в которых отечественные ученые работают «на мировом уровне». Таким образом, фронт работ резко сократится, и за счет высвобожденных средств можно будет финансировать реформу в науке. Эта установка была очень устойчива. В «Концепции реформирования российской науки на период 1998–2000 гг.» сказано: «Основная задача ближайших лет — обеспечение необходимых условий для сохранения и развития наиболее продуктивной части российской науки».

Само это представление о задачах науки ложно. Впервые в истории развития науки в России к власти пришел тип людей, которые абсолютно не понимали смысла науки и не чувствовали ее (мы отбрасываем предположение, что они были сознательными вредителями).

При чем здесь «мировой уровень»? Посредственная и даже невзрачная лаборатория, обеспечивающая какую-то жизненно необходимую для безопасности страны сферу деятельности (как, например, Гидрометеослужба), гораздо важнее престижной и даже блестящей лаборатории, не связанной непосредственно с критическими потребностями страны. Пожертвовать посредственными лабораториями, чтобы за счет их ресурсов укрепить блестящие, в ряде случаев действительно равноценно вредительству — тем более в условиях кризиса.

Особенно это касается прекращения недорогих, но регулярных работ, необходимых для поддержания больших национальных ценностей, создаваемых наукой. Многие из таких работ продолжаются десятки или даже свыше сотни лет, и их пресечение приводит к значительному обесцениванию всего прошлого труда и созданию огромных трудностей в будущем. Таковы, например, работы по поддержанию коллекций (семян, микроорганизмов и т. п.), архивов и библиотек. Таковы и некоторые виды экспедиционных работ и наблюдений, например, проведение регулярных гидрологических наблюдений (разрезов).[33]

На первом этапе реформы науки изложенные выше принципы не были реализованы. Произошло лишь съеживание и деградация научного потенциала. Такой результат в среде специалистов ожидался, с 1990 года и правительству, и лично Горбачеву подавались аналитические материалы с предупреждениями об ошибочности прогноза экономических изменений в стране, а следовательно, и выработанной на его основе стратегии реформы в науке.

Какие же процессы в научной системе запустила реформа? Советская наука была целостной системой, размещенной географически на всей территории СССР. Ликвидация Советского Союза кардинально нарушила эту целостность и оставила в республиках, в том числе и в России, ущербные, структурно неполные научные сообщества. Целостность нарушилась и в вертикальном разрезе, причем весьма радикально. Старый хозяйственный механизм был разрушен, министерства ликвидированы — и тем самым фактически ликвидированы условия существования отраслевой науки, которая составляла 70 % процентов «кадрового тела» всей системы.

Министерства как государственные организации, ответственные за конкретные отрасли производства, вкладывали крупные средства и в академические исследования, и в науку высшей школы. Многие «бюджетные» институты АН СССР в действительности давно уже на две трети финансировались министерствами, а питание вузовской науки на 90 % зависело от хоздоговоров с отраслями. Масса проблемных лабораторий в вузах быстро исчезла, и в каждом случае речь идет о крупном потрясении. В России происходило невидимое обществу, прямо не объявленное уничтожение научной системы. Наука ликвидировалась мимоходом, как щепка, отлетевшая при рубке леса.