в бою,
Вновь собрать ты умеешь в кулак
Силы, нервы, и сердце, и волю свою
И велеть им держаться – «Вот так!» —
Если прямо, без лести умеешь вести
Разговор с королем и с толпой,
Если дружбу и злобу встречая в пути,
Ты всегда остаешься собой;
Если правишь судьбою своей ты один,
Каждый миг проживая как век,
Значит, ты – настоящий мужчина, мой сын,
Даже больше того – Человек!
Сотый
Бывает друг, сказал Соломон,
Который больше чем брат.
Но прежде чем встретится в жизни он,
Ты ошибешься стократ.
Девяносто девять в твоей душе
Узрят лишь собственный грех.
И только сотый рядом с тобой
Встанет – один против всех.
Ни обольщением, ни мольбой
Друга не приобрести;
Девяносто девять пойдут за тобой,
Покуда им по пути,
Пока им светит слава твоя,
Твоя удача влечет.
И только сотый тебя спасти
Бросится в водоворот.
И будут для друга настежь всегда
Твой кошелек и дом,
И можно ему сказать без стыда,
О чем говорят с трудом.
Девяносто девять станут темнить,
Гадая о барыше.
И только сотый скажет как есть,
Что у него на душе.
Вы оба знаете, как порой
Слепая верность нужна;
И друг встает за тебя горой,
Не спрашивая, чья вина.
Девяносто девять, заслыша гром,
В кусты убечь норовят.
И только сотый пойдет за тобой
На виселицу – и в ад!
За цыганской звездой
Мохнатый шмель – на душистый хмель,
Мотылек – на цветок луговой,
А цыган идет, куда воля ведет,
За своей цыганской звездой!
А цыган идет, куда воля ведет,
Куда очи его глядят,
За звездой вослед он пройдет весь свет —
И к подруге придет назад.
От палаток таборных позади
К неизвестности впереди
(Восход нас ждет на краю земли) —
Уходи, цыган, уходи!
Полосатый змей – в расщелину скал,
Жеребец – на простор степей.
А цыганская дочь – за любимым в ночь,
По закону крови своей.
Дикий вепрь – в глушь торфяных болот,
Цапля серая – в камыши.
А цыганская дочь – за любимым в ночь,
По родству бродяжьей души.
И вдвоем по тропе, навстречу судьбе,
Не гадая, в ад или в рай.
Так и надо идти, не страшась пути,
Хоть на край земли, хоть за край!
Так вперед! – за цыганской звездой кочевой —
К синим айсбергам стылых морей,
Где искрятся суда от намерзшего льда
Под сияньем полярных огней.
Так вперед – за цыганской звездой кочевой —
На закат, где дрожат паруса,
И глаза глядят с бесприютной тоской
В багровеющие небеса.
Так вперед – за цыганской звездой кочевой
До ревущих южных широт,
Где свирепая буря, как божья метла,
Океанскую пыль метет.
Так вперед – за цыганской звездой кочевой —
На свиданье с зарей, на восток,
Где, тиха и нежна, розовеет волна,
На рассветный вползая песок.
Дикий сокол взмывает за облака,
В дебри леса уходит лось.
А мужчина должен подругу искать —
Исстари так повелось.
Мужчина должен подругу найти —
Летите, стрелы дорог!
Восход нас ждет на краю земли,
И земля – вся у наших ног!
Эрнст Даусон
1867–1900
Поэт-декадент, член основанного Йейтсом «Клуба рифмачей», куда в свое время входили Лайонел Джонсон и Артур Симонс. Вел разгульный, богемный образ жизни. Его называли «английским Верленом». С 1895 года жил большей частью во Франции, откуда вернулся умирать в Лондон. Его книги (в частности, символистскую пьесу в стихах «Пьеро на час») иллюстрировал Обри Бердслей.
Non sum qualis eram bonae sub regno Cynarae[8]
Вчерашней ночью тень вошла в порочный круг
Недорогой любви, и дрогнувший бокал
Едва не выскользнул из ослабевших рук;
Я так измучен был моей любовью старой;
Да, я был одинок, я тосковал:
Но я не изменял твоей душе, Кинара.
Пылая, я лежал в объятиях чужих,
Грудь прижимал к груди – и поцелуи пил
Продажных красных губ, ища отрады в них;
Я так измучен был моей любовью старой;
Проснулся я – день серый наступил:
Но я не изменял твоей душе, Кинара.
Я многое забыл. Как будто вихрь унес
Веселье, буйство, смех, лиловый блеск чулок,
И танцы до утра, и мусор смятых роз;
Я так измучен был моей любовью старой;
Из памяти я гнал немой упрек:
Но я не изменял твоей душе, Кинара.
Я громче всех кричал, я требовал вина,
Когда же свет погас и я упал, как труп,
Явилась тень твоя, печальна и грозна;
Я так измучен был моей любовью старой;
Всю ночь я жаждал этих бледных губ:
Но я не изменял твоей душе, Кинара.
Dum nos fata sinunt, oculos satimus amore – Propertius[9]
Здесь, в тишине, под бледною луной,
Сама – ее изменчивый двойник,
О дорогая, помолчи со мной…
Как быстро мчится миг!
Не надо слов! Лишь спрячь меня, укрой
В своих волос блистающую мглу!
Мне страшно; общей участи земной
Забыть я не могу.