Джилли ощутил аромат кожи Маледикта, легкий запах сирени, почувствовал нежность его щеки против своей жесткой щетины.
— Страшишься Ласта? Или Януса? Ни за что не поверю — мне же известно, на какой путь ты вступил.
— Не их. Ласт — мертвец, а Янус ни жив ни мертв, пока не поговорит со мной. Я страшусь себя, Джилли, трепета крыльев в моем разуме. Если Янус отвергнет меня… Ее перья вызывают во мне всё более жгучую, неутолимую жажду, Ее крылья пахнут смертью и окровавленным железом. — Маледикт спрятал лицо на груди Джилли, но пугливо отстранился, когда тот обнял его.
— Если Янус отвергнет или не вспомнит меня, я исчезну. Останется лишь марионетка Ани. Впрочем, отступать уже некуда.
— А ты бы отступил, если бы мог? — хрипло спросил Джилли.
— Нет, — без промедления, без тени сомнения ответил Маледикт; глаза его были черны — и холодны, как лед. — А почему мы стоим в темноте, Джилли, когда нас ждет бал? Я уже прикончил одного Ласта. Давай-ка проверим, сколько переживут сегодняшнюю ночь.
Джилли последовал за юношей в залу, по случаю солнцестояния ставшую вдвое больше за счет открытой бальной половины короля. Полумесяц придворных был выкрашен в синие и пепельно-серые тона, тогда как часть Ариса — сплошь в розово-золотое, так что вихрь танцоров проносился по зале из сумрака к восходу. Маледикт шагал, погруженный в себя, бросая пылающие взоры то на одно лицо, то на другое. Светлое солнцестояние требовало костюмов, но не масок, и лица были открыты; маски приберегались для зимнего Темного солнцестояния, когда люди надевали маски, чтобы уберечься от голодных мертвецов.
Джилли шел рядом, ища глазами человека, которого никогда не видел, но не сомневался, что сможет узнать его. Время шло, и лицо Маледикта становилось все более непроницаемым; тогда Джилли шепнул ему:
— Следуй за сплетнями, за склонившимися головами. Новичок всегда оставляет их за собой. Сплетни приведут тебя к нему.
Маледикт поблагодарил Джилли слабой улыбкой, и вдруг застыл, словно гончая, почуявшая след. Джилли проследил за его взглядом.
Молодой человек, появившийся в зале со стороны балконов, мог быть только Янусом Иксионом; приглаженная копия Ласта — с бледными глазами и золотистыми волосами, высокий и широкоплечий. Краткое впечатление, которое Джилли смог составить по миниатюре, характеризовало Януса как обычного аристократа, но тогда он предположил, что художник уж слишком стремился угодить Ласту.
В реальности все обстояло ничуть не лучше, Джилли почувствовал разочарование. И ради этого лица Маледикт зашел так далеко? Вот этот юнец, элегантный, стройный, облаченный в золото и бархат, и есть Янус? Лицо его было пустым, как у любого другого светского повесы. Тогда как Маледикт сохранял крысиную осторожность в поведении, Янус, казалось, с детства рос изнеженным сынком стареющего аристократа. Лицо его не носило отпечатка умственной деятельности — напротив, в нем отчетливо читалась апатия, равнодушие ко всему, в том числе к приевшимся развлечениям. Здесь, в блистающем сердце Антира, Янус навевал лишь скуку.
Джилли повернулся, ощутив движение в воздухе. Пока он разглядывал Януса, Маледикт исчез. Джилли уловил краем глаза стремительное движение вдоль стены — словно по пятам за Янусом скользила его тень.
Джилли издал шипящий звук, понимая, что игра началась. Кошка ловит мышку, и оба увлечены игрой. Янус почувствовал погоню, решил подыграть и, изображая мышь, ограничивался лишь едва заметными поворотами головы, чтобы не встретиться взглядом со своим преследователем. Если он увидит тень слишком рано, если даст тени это понять, игра окончится, и вместе с ней развлечение. В полупрозрачных голубых глазах ненадолго вспыхнули признаки оживления — нельзя же так сразу дать им погаснуть.
Двор погружался во все более глубокое молчание, с жадным восторгом следя за игрой.
— Сколько будет продолжаться это хождение вокруг да около? — громко спросил Янус; по его тону было ясно, что происходящее его забавляет, и все же он еще не удостоил своего преследователя ни единым взглядом. В голосе юноши Джилли уловил то же беззаботное высокомерие, что и в речи Маледикта, однако разложенное на тоны, как рельефный бархат. — Я едва появился при этом дворе и не представляю, чем успел провиниться перед вами. Если я обидел вашу сестру, мать, любовницу — прошу прощения. Если причина в ином, пусть она подождет. Мы перепугали музыкантов так, что они перестали играть.
— Все равно они пищали, как коты, которых душат, а уж мне-то этот звук знаком, — сказал Маледикт. После звучного голоса Януса хрип Маледикта резал слух.
Янус, обескураженный, повернулся и взглянул в лицо своей тени; самодовольная безмятежность сползла с его лица. Даже Джилли, оказавшийся поблизости, не смог разобрать его настроения, смены эмоций, мелькнувших и исчезнувших слишком быстро, словно рябь на глубокой воде.
Янус шагнул к Маледикту; придворные, кавалеры и дамы, оказавшиеся между ними, поспешили расступиться, и теперь все они стояли, перешептываясь и устремив взоры не на Януса или Маледикта, но на пустоту между ними, на медленно сжимавшееся ядро пространства.
Маледикт тоже сделал шаг. Лицо его было белым, как полотно.
— Мы достаточно покружили? — спросил Янус. — Тогда выйдите, назовите себя и разделайтесь со мной. — Губы остались полуоткрытыми; лицо Януса окаменело, когда Маледикт прошел разделявшее их расстояние, превратив его из непреодолимого барьера в иллюзию.
— Янус Иксион… — произнес Маледикт, выйдя в центр круга; голос его сглаживал слоги, и снова рябь прошла по бесстрастному лицу Януса.
— Лорд Ласт, — представился Янус и поклонился; его золотые волосы рассыпались по плечам, сверкая на небесно-голубой ткани.
Стремительно очерченная дуга черного лезвия остановила его поклон. Янус вскинул голову; шея его была белее мрамора.
— Вижу, вы не в настроении. — Янус стоял прямо, раскинув руки. — Тогда нападайте, я не стану с вами драться.
Маледикт заколебался, со всей очевидностью будучи не в состоянии ни отступить, ни продолжать. Руки Януса взметнулись; одна схватила Маледикта за запястье, другая поймала плечо расшитого камзола, привлекла юношу ближе. Янус отпустил руку, державшую меч, причем проделал все с такой плавностью, словно это были па танца, а не потенциальная дуэль.
— Ты ударишь меня? — спросил Янус. Его голос, который до сих пор был возвышен, чтобы достичь слуха испуганных, зачарованных, шокированных таким скандалом слушателей, понизился до хрипотцы. В нем сквозила отчаянная мольба, словно вражда Маледикта слишком тяжким бременем ложилась на его плечи.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});