А стоял август, середина. Везде валялись листовки: русские, сдавайтесь в плен!
Однажды сели на отдых. Сидим. Рядом с нами человек застонал. Смотрю, раненый. Мучается. Но не нашего подразделения — чужой. Бросили… А у нашего ротного ординарец был, чернявый такой, верткий, не то цыган, не то еврей. Когда вставать стали, раненый за него ухватился, так тот его отпихнул. Мы вместе с Зыбиным шли. С туляком. Хороший он был парень, Зыбин. Век его помнить буду. И все это мы с Зыбиным видели. «Саш, — говорит, — давай возьмем. Человек хоть и не наш, чужой, а жалко». Осмотрели мы его. Грудь насквозь прострелена. Легкие пробиты. Хрипит. Пена кровавая на губах. Да, думаю, если оставим, пропадет человек.
Я ствол минометный нес. Зыбин — лафет. Железки нам достались тяжелые. У Зыбина еще и карабин за плечами. У меня — мой ТТ и вещмешок. Мешок я не любил носить. Он у нас с Зыбиным один на двоих был. И мы с ним всегда менялись: я брал его карабин, а он — мешок.
Ведем раненого. Несем свой миномет. Раненый меня спрашивает: «Браток, куда идем?» — «Не знаю», — говорю. Когда Зыбин его вел, все утешал: скоро, мол, скоро выйдем, немного осталось… А все идем, идем, идем. Отставать стали. Тогда он, раненый наш, остановил нас. Дышит уже тяжело, идти почти не может. «Оставьте меня, ребята, — говорит. — Спасибо вам. А то вы и сами отстанете и пропадете из-за меня». А мы с Зыбиным тоже уже из сил выбились, друг другу в глаза не смотрим. Хоть бросай человека…
Смотрим, командир взвода идет, младший лейтенант Дмитриев. Я ему и говорю, что, мол, ведем раненого, а минометы тоже не бросишь… «Минометы не бросать, — говорит. — За минометы головой отвечаете. А по поводу раненого идите к начальнику штаба. Что он скажет». Я подошел к лейтенанту Иванову: «Товарищ лейтенант, мы раненого ведем. А у нас миномет. Тяжело». Начштаба тут же подозвал бойцов из взвода связи и приказал им взять раненого.
Передали мы раненого с рук на руки. А тут и приказ: «Встать! Шагом марш!» Надо было спешить, пока немцы сплошное кольцо не образовали. Взвалили на плечи свой миномет и пошли дальше.
Прошли еще километра три-четыре. Тут и вышли.
Смотрим, кухни нас уже ждут. Вперед-то разведка ушла. По бокам — боевые охранения. Словом, двигались мы, как положено по уставу. Лейтенанты наши хорошими командирами оказались.
Стали нас кормить. Перевязывать. Раненых сразу грузили на повозки и отправляли в тыл. А у связистов, это я запомнил, была белая лошадь. Они вели ее в поводу. На лошади сидел их раненый. Шли они следом за нами. Смотрим, своего раненого они ссадили с коня и погрузили на машину. Я к Зыбину: «Зыбин, ты не видел, нашего-то погрузили на отправку?» — «Нет, — говорит, — не видел. Пойду спрошу у связистов». А связистов тех он знал, еще в финскую вместе с ними был. Я с Зыбиным к ним. «Где раненый, которого мы вам передали?»— спрашивает Зыбин связистов. «Помер ваш раненый дорогой». — отвечают. «Как помер?»
Оказывается, не довезли они его метров сто. Бросили, сволочи. Я тогда к начальнику штаба: так, мол, и так, человека-то оставили! Лейтенант выслушал меня и говорит им: «Живого или мертвого — несите сюда! И мне лично доложите!» Погнали повозку. Смотрим, возвращаются с нашим раненым. Живой! Перегрузили мы его на машину и — в тыл.
Фамилию свою он называл, да я не запомнил. Запомнил только, что он мой погодок, с 1916 года. Ленинградец. Вот этого человека мы с Зыбиным спасли.
— Был у нас в расчете подносчик мин. Лезгин Гаджимамедов. Смелый такой малый. Ребята над ним все, бывало, посмеивались. Язык наш, русский, он знал плоховато. Коверкал слова. Вот ребята и передразнивали его. А я защищал. И он меня за это звал отцом.
Первым в нашем расчете ранило его. Во время бомбежки.
Немцы бомбили беспрестанно. Я в сердцах бранился: «Сукины дети, наши сталинские соколы! Летают выше всех… быстрее всех… Такой бой, и ни одного нашего самолета!» Думал: останусь живой, первому встречному летчику набью морду. Зарок такой дал себе. И точно, набил бы! Но потом все сразу им и простил. Увидел, как они в одном месте обработали немецкую оборону, сколько трупов навалили, сколько танков подожгли, машин, сколько орудий и техники исковеркали, и все им простил. Илы. Они поработали, «горбатые», как мы их называли. Но это было потом.
А моего подносчика ранило во время первой же бомбежки. Самолет налетел, мы попадали на землю. А он, падая, рукой ухватился за березку. Осколок так и резанул ему по руке. Да сильно! Самолет улетел. Мы вокруг Гаджимамедова заметались. Крови еще не видели. Первый раненый. Он вскочил на ноги. Потом упал, бьется. Зовет: «Отца! Отца!» Это он меня звал так. Перевязали, отправили в тыл.
Больше он к нам в минометную роту не вернулся.
Глава 10
Высота смертников
В этой главе собраны рассказы тех, кому выпало драться с врагом под Зайцевой горой. Гора эта находится на Варшавском шоссе между Юхновом и Спас-Деменском. И тот, кто хоть раз проезжал этим старинным трактом, должно быть, видел памятник, где похоронены тысячи погибших здесь советских воинов, — танк на постаменте и 76-мм орудие ЗИС-3. Есть там и музей боевой славы. В сводках 1942 и 1943 годов Зайцева гора фигурировала как высота 269.8. Начиная с зимы 1942 года ее атаковали сразу несколько дивизий 50-й армии одновременно, но взять не могли. Под нее делали подкоп и взрывали. Взрыв был такой мощности, что на несколько километров вокруг сдетонировали минные поля. Но снова не могли овладеть ею. Основные бои шли здесь в период неудачной Ржевско-Вяземской наступательной операции 1942 года. Когда под Вязьмой погибали окруженные 33-я армия, 1-й гвардейский кавалерийский корпус и 4-й воздушно-десантный корпус, 50-й армии было приказано взять эту высоту и создать плацдарм для встречи прорывающихся из окружения. Ничего не получилось. Здесь положили больше войск, чем насчитывалось в дивизиях, находящихся во втором вяземском окружении. Наконец, немцы оставили ее весной 1943 года почти без боя, спрямляя линию своего фронта и высвобождая для переброски под Орел и Курск свои дивизии. На могильных плитах у памятника долгое время значились не фамилии погибших бойцов и командиров, а названия подразделений — огромный список. В народе Зайцеву гору называют Высотой смертников. Половина из них — калужане, потому что маршевые роты и батальоны, которые формировались в Калуге и окрестностях, тут же бросались в бой, именно под высотой 269.8. Здесь пытался пробиться из-под Вязьмы окруженный в марте 1942 года 4-й воздушно-десантный корпус. Названия окрестных сел: Фомино, Калугово, Цветовка, Сининка, урочище Шатино болото — для многих ветеранов звучат как пароль.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});