– Возможно, они не столь уж безразличны к нам, как я полагала, – сказала я вслух.
Каталина посмотрела на меня. Летучие мыши разлетелись в стороны, словно листья, разбросанные внезапным порывом ветра.
Разочарованная, я направилась в сторону дворца. Сорайя скользнула ко мне и потянула за рукав. Я проследила за ее взглядом и увидела полосу из горящих факелов, которые несли рабы. Огни приближались к цитадели.
– La reina, – прошептала Сорайя. – La reina su madre está aqui.[6]
– Надо возвращаться. – Я неловко улыбнулась Каталине. – Мама приехала.
– Где вы были? – закричала донья Ана, едва мы вернулись. – Прибыла ее величество.
Схватив Каталину за руку и яростно глядя на меня, она знаком отослала Сорайю в наши покои и поспешно повела нас в посольский зал.
Мария и Исабель уже были там. Избегая пронизывающего взгляда Исабель, я остановилась рядом с Марией.
– Донья Ана была вне себя, – сказала она. – Зачем ее каждый раз так злить?
Я не ответила, глядя на заполняющих зал придворных и высматривая отца. Его там не оказалось, и сердце мое упало. Мать приехала в Гранаду одна.
В зал вошел архиепископ Сиснерос. Одежда францисканского монаха вилась вокруг его худых босых ног в кожаных сандалиях. Я вздрогнула: он был самым могущественным священнослужителем Кастилии, главой толедского престола и нашим новым верховным инквизитором, протеже Торквемады. Говорили, будто Сиснерос прошел в этих сандалиях весь путь от Сеговии до Севильи, благодаря Господа за наше избавление от мавров.
В это я могла поверить. Он всецело посвятил себя искоренению язычества в Испании, приказав обратить всех евреев и мавров в христианство или подвергнуть мучительной смерти. Многие предпочли бегство, лишь бы не жить среди шпионов и осведомителей: те самозабвенно выслеживали новообращенных, которые тайно продолжали исповедовать свою запретную веру. Матери пришлось слегка обуздать его пыл, когда он попытался собирать сведения о ее придворных, особенно еврейского происхождения. Тем не менее он приказал за один раз сжечь более сотни язычников – ужасная смерть для любого живого существа, независимо от веры. Мне казалось, от него пахнет серой, и я с облегчением вздохнула, когда он, не удостоив никого взглядом, прошел мимо и скрылся в вестибюле.
Почти сразу после этого появилась мать.
Она прошла среди кланяющихся придворных, в льняном чепце с завязанными под подбородком тесемками. После завершения Реконкисты она слегка располнела и предпочитала простую одежду, хотя сегодня ее платье украшала любимая сапфировая брошь с изображением уз и пучка стрел – эмблемы ее и отца.
Мы до полу присели в реверансе.
– Встаньте, hijas. Дайте мне на вас взглянуть.
Я вспомнила, что следует выпрямить спину и потупить взор.
– Исабель, – заметила мать, – что-то ты бледная. Пожалуй, тебе стоит поменьше молиться. – Она повернулась к Каталине, которая не смогла удержаться от невольного возгласа «мама!» и тут же покраснела. – Не забывай о манерах, – упрекнула ее королева.
А потом она шагнула ко мне, и я увидела за ее спиной Сиснероса.
Ее недовольство буквально придавило меня, тяжелое, будто наковальня.
– Хуана, ты что, забыла? Ты третья по старшинству и в отсутствие брата должна стоять рядом с Исабель.
– Прошу прощения, мама… – Я подняла взгляд, пытаясь спрятать за спиной испачканные гранатовым соком руки. – То есть Su Majestad.[7] Я… я опоздала.
Мать выпятила губы:
– Оно и видно. Поговорим позже. – Она отошла назад, обращаясь ко всем сразу. – Рада, что я снова вместе со своими дочерями. Можете идти молиться и ужинать. Я нанесу визит каждой из вас, как только завершу дела.
Снова присев в реверансе, мы пересекли зал, прошли мимо низко кланяющихся придворных. Прежде чем выйти, я отважилась бросить встревоженный взгляд через плечо.
Мать отвернулась.
* * *
Меня позвали к ней после ужина. Я пошла вместе с Сорайей, и, пока я ждала на табурете в прихожей покоев королевы, служанка с медлительной грацией устроилась на подушке в углу. По возможности она всегда предпочитала стульям пол.
Дрожащий свет масляных ламп отбрасывал тени на потолок, сплетая замысловатый узор. Глядя на него, я нервно перебирала складки юбок. Сорайя помогла мне втиснуться в узкое придворное платье, которое как будто уменьшилось с того дня, как я надевала его в последний раз. Корсаж туго стягивал грудь, а край юбки едва доставал до лодыжек. С тех пор как в тринадцать лет у меня случились первые месячные, мое тело, казалось, развивалось по своей собственной воле. Ноги вытягивались, словно у жеребенка, а в тех местах, к которым донья Ана запрещала мне прикасаться, вырос рыжеватый пушок. Сорайя заплела мне волосы и убрала под украшенную бисером сетку, и я до боли натерла щеки, тщетно пытаясь избавиться от веснушек: они выдавали мои частые вылазки на улицу без чепца.
Все это время меня не оставляли мысли о том, что ждет впереди. Мать редко приезжала в Гранаду в столь раннее время года; если она появилась в середине июня, значит что-то случилось. Я пыталась убедить себя, что я тут ни при чем: я не совершила ничего дурного, не считая побегов в сад, что вряд ли стоило считать серьезным проступком. И все-таки я волновалась, как всегда при встречах с матерью.
В дверях появилась давняя подруга и фаворитка королевы, маркиза де Мойя.
– Принцесса, – ободряюще улыбнулась она, – ее величество сейчас вас примет.
Маркиза всегда была добра ко мне и наверняка предупредила бы, если бы меня ждал выговор. Вновь набравшись уверенности, я вошла в покои матери. Дамы, разбиравшие сундуки, замерли в реверансе. Перед дверью спальни я остановилась, зная, что не могу войти без устного разрешения матери.
Небольшую комнату освещали жаровни и канделябры. Широкое окно в дальней стене выходило на долину. На столе громоздились книги и бумаги. На стене, бросаясь в глаза, висел потускневший и зазубренный серебряный меч Реконкисты, который несли перед матерью во время каждого сражения. В углу стояла кровать, наполовину скрытая резной ширмой из сандалового дерева. Голый мраморный пол лишь подчеркивал аскетизм королевы.
Я присела на пороге:
– Прошу разрешения войти в покои вашего величества.
– Разрешаю. – Мать появилась из тени возле стола. – Входи и закрой дверь.
Лица ее я не видела. Остановившись на подобающем расстоянии, я снова присела.
– Можешь подойти ближе, – сухо сказала она.
Я шагнула вперед, думая только об одном: насколько ей нравится мой нынешний вид. Хотя я была почти на ладонь ее выше, я все еще чувствовала себя маленькой девочкой, надеющейся на похвалу.