Читать интересную книгу Красная азалия (Жизнь и любовь в Китае) - Аньци Минь

Я так и села. У меня просто ноги подкосились. Тоненькая, средних лет, сильно близорукая. Всегда в темных очках. Сдержанная, с тихим голосом. Она самозабвенно преподавала китайский, математику и музыку. Впервые появившись в классе, спросила нас, что означает ее имя, Цю Е. Никто не знал. Она объяснила. В знаменитых стихах Танской эпохи воспета красота осеннего листопада. Листья, опадающие в свой срок, символизируют полноту жизни. Перегнивая, они дают земле свежие соки. Всю зиму семена напитываются этими соками, а весной прорастают. И еще она сказала, что мы - ее весна.

Как преподаватель она была неутомима, по видимости и не уставала вовсе. Ее методика казалась ни на что не похожей. Она могла поднять руки на уровень плеч и широко развести их в стороны, сделавшись похожей на крест, - так нам, детям, давалось представление о бесконечности. Или вдруг заговорить с сильным хунаньским акцентом - оказывается, поэт, о котором шел рассказ, родом из провинции Хунань. Однажды она совсем потеряла голос, стараясь объяснить мне премудрость геометрической прогрессии. А когда я наконец поняла, рассмеялась беззвучно, жестикулируя, будто немая. Я поблагодарила и в ответ услыхала, что она рада моему упорству в учебе. Она ставила меня в пример нашему классу, а потом и всей школе. Узнав, что я хочу совершенствовать свой китайский, принесла из дому книги. Как-то, сразу после уроков, хлынул ливень, и она отдала детям дождевик, зонт, резиновые боты, а сама вымокла до нитки. Назавтра у нее подскочила температура, но она все равно провела все уроки. Правда, к концу дня совсем потеряла голос. И такая учительница - американский шпион?!

Словно прочитав мои мысли, секретарь Чэнь с улыбкой поинтересовался, известна ли мне поговорка "Только в жарком пламени выплавишь чистое золото"? Я покачала головой. Он сказал, что для меня наступил важный момент самопроверки - настоящий я революционер или липовый. Он процитировал Мао: "Делать революцию - это не то же самое, что сытно есть, рисовать картинки или вышивать. Это не удовольствие и не отдых. Революция - это жестокое подавление одного класса другим".

У меня онемел язык и слова не шли на ум. Я только твердила, что она - моя учительница. "Давай разберемся, - предложил Чэнь, закуривая. Знаешь басню "Волк в овчарне"? Вот твоя учительница - волк и есть. Ее отец из американских китайцев, до сих пор в Штатах живет. Она и сама там родилась и училась. Значит, капиталист послал свою дочь в Китай учить наших детей - тебе это не кажется подозрительным?" Битых два часа втолковывал мне секретарь Чэнь, что учительница - секретный агент империализма и разлагает наши души своими уроками. "Разве это допустимо?" - "Конечно нет, - соглашалась я. - Никто не отбросит пролетариат назад, к прежней жизни". - "Отлично, - он похлопал меня по плечу. Будешь разящим мечом партии". Я вскинула голову. "Объясните, что мне следует сделать!" - "Напиши речь". - "О чем?" - "Расскажи массам, как в тебя вливали духовный яд". -"Но мне не вполне понятно, что такое "духовный яд". - "Да-а, видать, мала ты еще. Ладно, просто расскажи, что за личность эта твоя училка". Я рассказала, все по правде.

Он долго смеялся надо мной. Сказал, что я жертва шпионки, едва жизни не лишилась: убийца и следов бы не оставила, как волк, задравший овцу. Потом грозно стукнул кулаком по столу и выкрикнул: "Вот материал для дискуссии!" Мне стало неловко. Тогда он утешил меня, мол, молодости не стоит стыдиться. Но я была недовольна собой. Он предложил свою помощь. Попросил назвать книги, которые она мне приносила. "Белоснежка", "Русалочка". Спросил, кто написал. Я сказала: "Кажется, Андерсен".

Он поднял указательный палец и наморщил лоб. "Постой, постой, вот оно! Кто такой этот Андерсен?" - "Да какой-то старик, иностранец". "А о чем эти его сказки?" - "Все о принцах, принцессах да гномах". "Ну а чем он сейчас занимается?" Я не знала. "Смотри-ка, ты совсем потеряла бдительность! - Он почти орал на меня. - Да может быть, он вражеский шпион". Вынув пузырек с лекарством, Чэнь проглотил несколько пилюль. Сказал, что у него больная печень. Но докторам он в этом не признается, иначе сразу в больницу упекут. Болит все сильнее, но на лечение нельзя тратить ни секунды. Разве можно подвести председателя Мао? Он ведь доверился нам, представителям рабочего класса, тем, кто до Освобождения жили хуже собак и свиней.

Лицо его пошло красными пятнами. "Вам нужен отдых", - сказала я. Он жестом велел мне помолчать, пока, держась рукой за правый бок, пытался утишить боль. Сказал, что учиться почти и не довелось. Родители умерли с голоду. Ему было пять лет. Братьев и сестер, погибших от холеры, просто сбросили в море. Его продали торговцу детьми за пятнадцать фунтов риса. Ребенком начал работать на судостроительном заводе в Шанхае, хозяин драл его нещадно. После Освобождения вступил в партию, был послан в вечернюю школу для рабочих. "Так что я сильно задолжал нашей партии и далеко еще не все отработал..."

Я глядела на него с сочувствием. Болело, видимо, все сильнее. Он крепче и крепче прижимал руку к правому боку, но облегчения не наступало. "Знаешь, мы нашли дневник твоей училки... Там есть про тебя..." - "Что, что про меня?" Я заволновалась. "Пишет, ты одна из немногих в классе, у кого есть способности. Она специально обвела это слово "способности". Понимаешь, что это значит? - И, не дожидаясь ответа, продолжал: - Способности стать такой, как она сама, как ее отец, как все империалисты. А дневник, оказывается, она вела, чтобы представить американским хозяевам доказательства своих шпионских успехов".

Мир для меня перевернулся. Секретарь спросил, понятно ли мне, что сначала я служила для врага подопытным кроликом, потом пришла бы очередь других детей. Цель нашей училки - заставить весь класс предать коммунизм! Я чувствовала и вину и гнев разом: "Да, я выступлю завтра". Он кивнул. "Наша партия верит в тебя, Мао будет гордиться тобой".

"Разоблачить скрытого классового врага, американскую шпионку! Выволочь ее на солнечный свет!" Толпа заревела, едва начался митинг. Я сидела на ступеньках сцены. Два дюжих парня выволокли нашу учительницу на глаза двухтысячной толпы, на глаза ее учеников и сослуживцев. Вытолкали, заломив ей руки за спину. Она была неузнаваема. Мы виделись всего несколько дней назад, но она успела на десять лет состариться. Вдруг поседела. Исхудала лицом. С шеи свисала табличка: "Докатилась до шпионажа". Парни трижды нагнули ей голову перед портретом Мао, а один, еще резче заломив ей руку, потребовал: "Проси прощения у Председателя!" Она молчала. Тогда они уже вдвоем принялись выкручивать ей руки. Лицо учительницы исказилось от боли. Она пробормотала несколько слов, и ее отпустили.

У меня пересохло во рту. Смотреть на сцену не было сил. Веревка, оттянутая тяжелой доской, глубоко врезалась ей в шею. Я позабыла свои обязанности - организовывать скандирование, пока мне не напомнил о них секретарь. "Да здравствует великая пролетарская диктатура!" Я выкрикивала лозунги, следуя их стандартному набору. Страх охватил меня, когда я поняла: учительница пытается сопротивляться своим охранникам. Они хотели пригнуть ее голову к земле, а она силилась взглянуть в небо. С нее слетели очки, и я увидала, что глаза ее закрыты.

Секретарь Чэнь заорал на нее. Толпа отозвалась ревом: "Покайся! Покайся!" Чэнь схватил микрофон и прорычал, что терпение масс имеет предел. Своим поведением преступница сама роет себе могилу. Но она молчала. Только после жестокого удара промолвила, что каяться ей не в чем. Она невиновна. "Наша партия никогда не обвиняет невинных, но наша партия никогда не позволит классовому врагу ускользнуть от суда пролетарской диктатуры", - заявил секретарь Чэнь. Он сказал, что пришел момент вывести преступницу на чистую воду. Он кивнул мне, потом повернулся к толпе: "Дадим слово жертве!"

Я встала. Голова шла кругом. Раздались аплодисменты. Солнце сияло вовсю, слепило глаза. Словно пчелиный рой закружился передо мной, жужжа как скопище крохотных вертолетиков. Когда в толпе захлопали, я подошла к самому краю сцены, встала перед микрофоном. Достала текст, написанный прошлой ночью. Вдруг поняла, что мне совершенно необходимо поговорить с родителями. Я испугалась. Вчера ночью я не ночевала дома, осталась в классе вместе с другими красногвардейцами. Впятером мы писали речь. Я пожалела, что не дала ее посмотреть отцу с матерью. Глубокий вдох. Пальцы мои так дрожат, что невозможно перевернуть страницу. "Не бойся, мы все с тобой", - прошептал мне на ухо Чэнь. Он подошел будто бы микрофон поправить. Поставил передо мной кружку. Я схватила кружку и залпом выпила воду. Чуть полегчало. Я начала говорить.

Я читала, обращаясь к толпе, что вот учительница, волк в овечьей шкуре. Я показала книги, которые она давала мне. Краем глаза заметила, как та повернулась в мою сторону. Она что-то прошептала. Я занервничала, но заставила себя продолжать. "Товарищи, теперь мне понятно, почему она так хорошо ко мне относилась. Она старалась сделать из меня врага нашей страны, цепного пса империализма!" Пока толпа выкрикивала лозунги, я украдкой взглянула на учительницу. Та тяжело дышала и была близка к обмороку. Кровь стыла в моих жилах, силы оставили меня. Я ужаснулась, увидав ее глаза без очков - казалось, они вылезут из орбит, они были размером с шарик для пинг-понга.