Читать интересную книгу Красная азалия (Жизнь и любовь в Китае) - Аньци Минь

Отец отвел нас всех в сторонку. "Мы должны уехать. Собирайтесь, некогда рассуждать о справедливости". Так мы перебрались на улицу Шаньси в район Сюхуэй. Дома здесь стояли рядами. На нашем этаже в двух жилых комнатах разместилось три семьи, сортир общий. Нам досталась комната с окнами по фасаду, кухня и лоджия. В комнате с окнами во двор ютилось семейство в пять человек. Их плита была прямо возле уборной. Мне это жутко не нравилось: только, бывало, приспичит, как они готовку затевают. Третьи соседи по этажу, самые тихие, занимали вторую лоджию. "Ну, давайте устраиваться, - сказал отец. - Подумать, так могло и хуже обернуться, поубивали бы за милую душу. Здесь, похоже, хоть безопасно". Что правда, то правда. Мы разом приободрились. Над нами жила большая семья - аж шестеро детей. Одна из девочек - моих лет, по имени Подсолнух. Но дома все звали ее Гробик - худющая, чисто скелет. Она предложила мне ежевечерне, после ужина, участвовать в их семейном семинаре по изучению идей Мао. Я сказала, что должна спросить разрешения у отца. Отец запретил. Мол, ему не нужна домашняя революция. Меня это удивило. Целую ночь я размышляла, не контрреволюционер ли мой отец и не следует ли мне сообщить куда надо. Гробик была разочарована моим отказом. Она вернулась к себе наверх, и до меня донеслись голоса, запевшие: "Алеет Восток, солнце встает, Мао Цзэдун ведет нас вперед..." Я была в восторге, мне так хотелось, чтобы и у нас происходило нечто похожее.

Мы с сестрами спали в лоджии, брат на кухне. Мать страшно скучала по нашему старому дому. Она скучала по нашему собственному сортиру. Помню, как в понедельник, назавтра после переезда, меня разбудила громкая трель электрического звонка. Я выглянула в окно. Оказалось, наши нижние соседи - владельцы скобяной мастерской. Едва в 7.30 прозвонил звонок, как толпа женщин рванула в дверь, кружа, словно пчелиный рой. Часть из них трудилась в комнатах, часть - под навесом на заднем дворе. Было их сотни две, все больше бывшие домохозяйки, необразованные, но рукастые. Целый день они что-то паяли-лудили. Завтрак приносили с собой и ели прямо во дворе. Мне из окна хорошо было видно, что питаются они, в основном, соленой рыбой и соевым творогом. Некоторым выдавали талоны на молоко, производство считалось вредным, в припое содержались какие-то яды. Порой ядовитые испарения достигали и наших комнат.

Женщины обожали сплетничать, задирать друг друга и петь арии из опер Цзян Цин, супруги Председателя Мао. Соседи почему-то считали, что большие баталии случаются в мастерской по понедельникам, четвергам и пятницам. Мелкие ссоры - по вторникам, средам и субботам. Каждая из нижних комнат была оборудована радиотрансляцией. После полудня голос читал работы Мао, статьи из газеты "Женьминь жибао" и журнала "Хунци". Когда в 15.30 мы возвращались из школы, передавали производственную гимнастику. Женщины строились на заднем дворе и десять минут выполняли упражнения. Часто мы с сестрами и братом наблюдали за ними, устроившись на подоконнике. Постепенно мы узнали их шуточные прозвища: в каждом содержался намек на парней-ухажеров - одного или даже двух. Смысл прозвищ от меня ускользал, но постепенно во мне укрепилась мысль, что родиться девчонкой - громадное несчастье. Работа в мастерской кипела в три смены. Станок не выключали ни днем, ни ночью. Отец очень страдал от шума. Не мог спать. Даже ходил вниз объясняться, но без толку. "Женщин нужно обеспечить работой, - заявил хозяин. - Таково требование революции".

Мы, дети, часто ходили смотреть, как работницы делают проволоку. Иногда они разрешали нам потереть ее наждаком, и мы радовались. Женщины говорили, что проволоку пароходами отправляют во Вьетнам. "Так что наше производство - секретное!" Правительство наградило их почетными грамотами. Самую большую повесили в рамке на стену. Там говорилось: "Честь и слава скобяной мастерской Ули!"

Я ходила в начальную школу "Великое счастье". Это примерно в шести кварталах от дома. Новые одноклассники потешались надо мной, вернее над всегдашней моей курткой в сплошных прорехах. Я надевала ее в любое время года. Она досталась мне в числе прочего от моей двоюродной сестры. Бутончик носила вещи, из которых вырастала я, только латались рукава и ворот. Потом наступал черед Жемчужины. Заплат становилось еще больше. Она старалась быть поаккуратнее, но вещи безнадежно ветшали. Жемчужина знала, что на очереди Звездолет. Ему и вовсе перепадали лохмотья. Его дразнили Блохастым. Почему-то я чувствовала себя виноватой.

Соседские дети с нами не дружили. Часто задевали нас, дразнили то Блохастыми, то Помойкой. Отец говорил, что ему не по карману купить нам новую одежду только для того, чтобы нас уважали. "Учитесь хорошо и вас зауважают, - твердил он. - Плохие дети могут отнять у вас школьные сумки, но не способности". Я воспользовалась отцовскими наставлениями и преуспела. Меня приняли в отряд детей-хунвэйбинов, а вскоре за успехи в учебе назначили командиром. Во мне проснулся вожак. Сказалась ранняя практика в семье. В те годы главным было - учиться революции. В отряде нас учили разрушать, учили боготворить. Хунвэйбины выпрыгивали из окон, дабы доказать свою приверженность Мао. Считалось, физическая смерть - ничто, легче легчайшей пушинки. Вот если отдать жизнь за народ, такая смерть даже гору перевесит.

Мои родители никогда не говорили дома о политике. Никогда не обсуждалась и работа, которой они были принуждены заниматься. К 1971 году отец больше не преподавал в институте - его направили в типографию помощником секретаря. Хотя у матери был университетский диплом, она теперь трудилась на обувной фабрике. "Нужно слиться с рабочим классом, это политическая необходимость", - сказал ее начальник. Партия назвала это "программой переподготовки". Новая работа родителям не нравилась, но при нас они помалкивали, всякая критика могла повредить нам в будущем.

Мать плохо подходила к новой роли. Ее коллеги говорили, что она в политике - недотепа. Однажды, когда в школе ей поручили написать лозунг "Многие лета Председателю Мао", она ухитрилась спутать иероглифы так, что получилось "Малые лета Председателю Мао". "Это была катастрофа", - рассказывала она. У матери в тот день побаливала голова, и она плохо соображала, что пишет. Ей не дали отдохнуть, хотя у нее поднялось давление. "А Председателя Мао я всегда любила", - уверяла она позднее. Ее подвергли критике на еженедельном политсобрании, где обязаны были присутствовать все жители района. Утверждали, будто она лелеяла преступные замыслы. Мать как преступница должна была понести наказание. Она не знала, чем оправдаться. Не знала, что предпринять.

Я набросала для нее тезисы выступления с самокритикой. Мне было двенадцать лет. Я использовала самые известные цитаты из Мао. Председатель учит нас: "Нужно дать человеку возможность исправить свою ошибку", " Только так можно воспитать настоящего коммуниста", "Не всякий оступившийся - преступник", "Преступно не дать оступившемуся исправиться". И уж воистину преступно - ослушаться указаний Мао. Мать выступила по моей шпаргалке и была прощена. Вернувшись домой, она сказала, что ей повезло - такая у нее политически изворотливая дочь.

Но на следующей неделе мать снова оплошала. Использовала в сортире клочок газеты с портретом Председателя. Все употребляли для этой цели газеты, о туалетной бумаге редко кто и слышал. На митинге мать предъявила справку от врача: в тот день, когда был совершен ужасный проступок, у нее резко подскочило давление. Но на этот раз ее не простили. Ей таки пришлось отправиться на обувную фабрику, чтобы, занимаясь тяжелым физическим трудом, полностью перевоспитаться. Фабрика выпускала резиновые сапоги. Каждая пара весила пять килограммов. Мать должна была вынимать сапоги из форм. По восемь часов ежедневно. Дома по вечерам она падала в изнеможении.

Едва переступив порог, она сползала по стене и плюхалась на стул. Сидела недвижно, как неживая. Я посылала Бутончика за влажным полотенцем и кувшином, Жемчужина несла бамбуковый веер, Звездолет тащил кружку с водой, мне оставалось принести мамины тапочки. Потом мы терпеливо ждали, пока она придет в себя. Мать благодарно улыбалась, а уж мы старались вовсю. Я прикладывала ей к затылку мокрое полотенце, Бутончик мне помогала, Жемчужина отжимала, Звездолет менял воду. Потом на лестнице раздавались отцовские шаги. Мы дожидались, пока он распахнет дверь, и корчили смешные рожи.

Частенько к концу месяца в доме истощались запасы еды. Все просто зверели от голода. Однажды с голодухи Жемчужина наелась пилюль для закрепления желудка. Уверяла, что они сладкие. Но уж и брюхом намаялась. Звездолет промышлял по урнам, собирая фруктовую кожуру и огрызки. Мы с Бутончиком непрерывно пили воду. Ежемесячно пятого числа у матери была получка, и мы в этот день поджидали ее на остановке. Распахивалась дверь автобуса, и мать протискивалась к нам с сияющим лицом. Мы карабкались по ней, как обезьяны. Потом шли в ближайшую лавку за покупками. Пищу мы поглощали до тех пор, пока не вываливались животы, тяжеленные, словно дыни. В эти минуты не было человека на земле счастливее нашей матери. И больной она не выглядела только в такие дни.