Читать интересную книгу Баланс столетия - Нина Молева

Но интересовала Никиту Ивановича и совсем недавняя история. Недалеко от Ромодани находились знаменитые Кибинцы, поместье екатерининского вельможи Дмитрия Прокофьевича Трощинского, женатого на родной тетке матери Гоголя.

Кибинцы — село Полтавской губернии, Миргородского уезда, при речке Харпачке. Дворов 300, жителей 3003. Церковно-приходское училище, 2 лавки, 3 маслобойни, 39 ветряных мельниц (Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона).

В свое время вельможа постарался устроить у себя все как во дворце императрицы. Строгий распорядок дня. Торжественные выходы к толпам соседей и приживальщиков — вместо придворных. Огромное собрание живописи, скульптуры. Библиотека. Домашний театр.

Трощинского давно не было в живых. Собрание мало-помалу таяло. Когда очередные наследники решили пустить с молотка последнее движимое имущество, оказалось, что это жалкие крохи. На объявленной распродаже больше всего охотников нашлось на обстановку барского особняка. Никита Иванович потратил все свободные средства на «домик Гоголей».

Родители писателя, малоимущие, многодетные, всегда стесненные в средствах, месяцами жили на хлебах у родственника, участвовали в его развлечениях — любительских представлениях. Отец Гоголя сам писал пьесы, сам их ставил и «разыгрывал». Марья Ивановна Гоголь-Яновская считалась хорошей актрисой. Чтобы подольше задерживать своих любимцев, Трощинский отвел им отдельный флигелек, где можно было разместиться с четырьмя детьми.

Обстановка флигелька не отличалась богатством. Но ведь она была гоголевской! Никита Иванович увез в Ромодань огромный кабинетный диван под кожей, сделанный крепостным умельцем овальный стол для гостиной — «под красное дерево», ореховый шкафчик с вышитой картиной на дверце, ломберный столик, пару потрепанных стульев и главную ценность — рабочий столик Марьи Ивановны, служивший ей и гримировальным туалетом «для убирания» в дни спектаклей.

Сегодня столику нет цены. Но в 1989 году министр культуры РСФСР Ю. С. Мелентьев отказал правнуку Никиты Ивановича в праве подарить туалет Мемориальным комнатам Н. В. Гоголя в Москве, на Никитском бульваре. Формально — чтобы не вносить изменений в утвержденную начальством и подготовленную к юбилею писателя экспозицию. В действительности же обвинявшийся партией в формализме правнук-живописец не должен был выступать, тем более упоминаться в качестве дарителя. Как-то забылось, что все представленные в мемориале подлинные гоголевские вещи, вплоть до чернильницы, игольницы из дорожного несессера, альбомов нот, были переданы мемориалу тем же дарителем раньше. В результате столик стал музейным экспонатом в восстановленной на Полтавщине «Васильевке», получившей статус музея-заповедника: за ним специально приехали в Москву директор музея и первый секретарь Полтавского обкома партии.

Еще переехали из Кибинцев в Ромодань вышитые шерстью картины, считавшиеся делом рук Марьи Ивановны, — романтическая «Турчанка, играющая на лютне», и «Невеста с подругой, выбирающие свадебный венок». Не о них ли думал молодой Гоголь, сочиняя своего «Ганса Кюхельгартена»?

Домашнее хозяйство и книги. Множество книг. Так сложилась юность младшей из дочерей Курбатовых. Старшая, Виктория Никитична, сразу была определена в харьковскую гимназию с пансионом и домой приезжала только на каникулы. Владимир Никитич по окончании харьковской гимназии поступил на медицинский факультет Московского университета. Оба мечтали о самостоятельной работе. Виктория станет преподавателем гимназии, Владимир — земским врачом. Дело было не столько в стесненных материальных обстоятельствах, сколько «в осмысленном существовании», как любила говорить Мария Никитична.

Против ее отъезда из дома возражали и отец, и мать. Дом требовал присмотра, а у нее это получалось с детства. Мария Никитична знала народный календарь, приметы. Ловко затирала тесто на калачи и лепила вкуснейшие полтавские котлеты, умела отстирать любое пятно. До конца своих дней вспоминала вкус ярко-синей глины, которую брали на окраине Ромодани, — жевала глиняные комочки вместе со всеми ребятами в округе, — колеи в жирно чавкающем черноземе, бесконечные дожди в ненастном июне, жгучие потоки солнца на исходе лета.

О своем образовании отзывалась с насмешкой: «Домашнее!» Всего-то уроки местных учителей, матери и главным образом сестры и брата, приезжавших на лето в Ромодань. После смерти матери она взбунтовалась. Понимая, что отец не отпустит из домашнего гнезда, схитрила — отпросилась навестить родных в Москве. Оказавшись под опекой множества тетушек и кузин в старой столице, заявила о желании готовиться к экзамену, чтобы стать домашней учительницей. Никто не возражал: ничего другого бесприданнице не оставалось.

Кончина Никиты Ивановича разрешила затянувшийся спор. Дом в Ромодани ей не достался. Единственным наследством княжны Марьи стали вещи из Кибинцев. Экзамен она сдала. Начала искать работу. О материальной поддержке со стороны родных не хотела и слышать.

Марии Никитичне посчастливилось побывать на открытии памятника Пушкину на Тверской площади и даже получить билет в Колонный зал Благородного собрания («Только на балкон!»), где выступал со своей знаменитой речью Тургенев. В конце жизни она скажет: «Знаете, они не были классиками, обреченными на бессмертие. Они — воздух моего поколения. Мы им дышали».

Еще она вспоминала красавца Южина и романтического Ленского в спектаклях Малого театра, постановку «Царь Федор Иоаннович» в театре сада «Эрмитаж», с которого начинал свою историю будущий МХАТ, в то время еще Художественный общедоступный. Все вечера и воскресные утренники были расписаны, дни отданы учительской работе в благотворительных учреждениях великой княгини Елизаветы Федоровны. Благотворительность, милосердие — для Марии Никитичны это были не пустые слова.

«Ох уж этот мне Даль, — говорила она иногда, — все-то вы на него, как на икону, молитесь. А язык чувствовать надо самим. Самим!» В ее старом красного дерева комоде можно было найти открытки: Дворцовая площадь Кремля, подсвеченный — «иллюминованный» памятник генералу Скобелеву на фоне гостиницы с затейливой вывеской «Дрезден», Воскресенский монастырь за Кремлевской стеной, Кузнецкий Мост с лихачами… И везде гриф «Издание Общины Святой Евгении» и знак Красного Креста. «А как же иначе? Чтобы каждый грош шел на дело милосердия. Об этом было принято думать».

«Было принято»… Иначе говоря, общественное мнение формировало убежденность каждого.

«За примером ходить недалеко. На углу Скатертного и Хлебного переулков на фасаде дома была надпись: „Милосердие есть движение душевное, подвигающее на доброе действие“. Конечно, это было прежде. Когда дом принадлежал церкви Бориса и Глеба, что на Поварской. Там клир жил. И богаделенка приходская была рассчитана то ли на шестерых, то ли на четверых старушек. Мысль хорошая была: чтобы весь приход одной семьей жил. В семье ведь и здоровые, и хворые, и молодые, и старые — все перед глазами. Из памяти не вычеркнешь. Нет, не из памяти — из совести…»

«Кто занимался благотворительностью? Не думайте, что одни миллионеры или очень состоятельные люди. Те наоборот — чаще жались». В руках Марии Никитичны очередная открытка из комода. Мясницкие ворота. Московское училище живописи, ваяния и зодчества. Через дорогу — окруженный конными упряжками Почтамт. Под поздравительными строками подпись: «С. Тютчева» и обратный адрес: Средний Спасский переулок, дом Носова.

«Вот возьмите — Софья Ивановна Тютчева, дочь Ольги Николаевны Путяты, которая в приданое получила Мураново. Они там все вместе жили — Ольга Николаевна, Федор Иванович, Николай Иванович и сама Софья Ивановна. У всех придворные чины, а деньги совсем небольшие. Все равно благотворительностью занимались.

Федор Иванович, камер-юнкер, состоял в Попечительстве над учащимися в Москве славянами. Было такое после Русско-турецкой войны. Николай Иванович, церемониймейстер, — в Совете Иверской общины сестер милосердия, что в начале Большой Полянки. А Софья Ивановна — в Московском комитете Красного Креста. Мы с ней постоянно в Елизаветинском благотворительном обществе встречались.

Елизаветинское — по имени великой княгини Елизаветы Федоровны, родной сестры императрицы. Сколько она детских приютов устроила по всей Москве и Московской губернии! И для младенцев, и для дошкольников, и для школьников. Я работала в Елизаветинском приюте имени великой княжны Ольги Николаевны — в Староконюшенном переулке. Ребят по тихомировской методе грамоте учила, Божьему миру, что вокруг нас. За рукоделием следила — ему с самого малого возраста девочек обучать начинали, чтобы в плоть и кровь вошло.

Еще одна тютчевская сестра, Екатерина Ивановна, замужем была за секретарем великой княгини, Василием Евгеньевичем Пигарёвым. Сын их потом много лет в мурановском музее директорствовал. В Трубниковском переулке находилось Общежитие Елизаветы Федоровны для юных добровольцев — попечителем его Василий Евгеньевич выступал. Там приют давали мальчикам — участникам войны, помогали к родителям вернуться, сиротам — получить образование, занятие…»