Читать интересную книгу Баланс столетия - Нина Молева

«Милый друг Иван Егорович! — писала Г. Н. Федотова И. Е. Гриневу в 1896 году. — Спасибо за письмецо и ласку, что не забываешь старуху. Думать о своем прошлом после кончины Саши (ее мужа, А. Ф. Федотова) нету сил, а ты приписал: „Мадемуазель Люси Позняковой“, и так сразу на душе потеплело. Вспомнился домик Филиппа Александровича и Варвары Владимировны у Пресненских прудов, где мы так славно в 16 лет у елки веселились, и сад у Михаила Семеновича [Щепкина] в Мещанской, где в горелки бегали и малину щипали. И матушку твою красавицу как сейчас перед глазами вижу… Твоя Гликерия Федотова».

Матушку, супругу Георгия Васильевича, звали Анастасия Федоровна. Ее почти миниатюрный портрет хранился в кабинете сына. На обороте стояла авторская подпись «П. Федотов». (О родстве художника с Федотовыми «с Пресни» неизвестно. Вероятно, они просто однофамильцы.)

Юная женщина в глубоком трауре. Почти суровый открытый взгляд. Припухшие губы. Широкий разлет бровей. Темные, чуть раскосые глаза. Высокий чистый лоб. И единственная дань моде — у виска завиток черных, как вороново крыло, гладко зачесанных волос. Чувство затаенной обиды. И растерянности.

Вдовушка. Сходство с другим портретом кисти этого же художника было неотразимым. По образу. И по деталям — так же написан завиток на портрете поэтессы Евдокии Растопчиной, который называется «Вдовушка». Художник в тот раз вынужден был приехать в Москву из-за вдовства любимой сестры, «востроглазой Любочки». Внезапная кончина мужа, мелкого чиновника Сиротского суда Василия Ильича Вишневского, оставила ее без средств к существованию. С малолетним сыном и на последнем месяце беременности.

Судьба Анастасии Федоровны оказалась сколком с судьбы Любочки. Замужество в шестнадцать лет. Первенец Василий, родившийся в 1843 году. Иван, появившийся на свет тремя годами позже. Дочь Ираида, не успевшая увидеть отца.

Георгий Васильевич и покойный В. И. Вишневский могли знать друг друга по службе. А повторившаяся в Гриневской семье трагедия сестры вряд ли оставила равнодушным художника. Сам Павел Андреевич Федотов год спустя умер в больнице для душевнобольных. Из последних ясных воспоминаний сохранялись долгие разговоры с Гоголем в доме Ростопчиных: «Приятно слушать похвалу от такого человека! Это лучше всех печатных похвал!»

Федотовы «с Пресни» и Гриневы «с Красносельской» несколько раз в году наносили друг другу визиты, брали с собой детей. У Федотовых Иван Егорович увидел свою ровесницу Люси Познякову, ученицу театрального училища, которую на правах невесты сына привозила в свой дом на праздники Варвара Владимировна. Ее сценическое будущее никого не пугало. Наоборот, в театре супруги Федотовы видели единственное спасение для своего сына Александра Филипповича. Его участие в студенческих волнениях могло оказаться роковым.

Осенью 1861 года он стал одним из организаторов сходки протеста московских студентов по поводу закрытия правительством Петербургского университета и манифестации на могиле Грановского. Вместе со своими товарищами Александр Федотов был арестован, а затем исключен из университета. Выступившие в защиту арестованных без малого шестьсот студентов были жестоко избиты полицией. Александру едва исполнился двадцать один год.

Союзу юных влюбленных, против которого не возражали родители жениха, мешало лишь одно обстоятельство: Люси Познякова еще не закончила училище и потому не могла рассчитывать на необходимое для актрисы казенной сцены разрешение начальства на брак. Ни родителей своих, ни родных Люси Познякова не знала. В ее памяти сохранились лишь тень отца и некая красивая богатая дама, определившая ее в немецкий дорогой пансион «под именем Позняковой». Реальностью оставалась лишь няня Мавра Егоровна. Деньги на обучение перестали поступать только в момент зачисления молодой актрисы в труппу с очень высоким окладом, о котором хлопотал сам Щепкин. Люси с капризной ноткой отметила в дневнике, что в доме у Пресненских прудов переднюю называют лакейской, хотя никаких лакеев нет, а две служанки и некрасивы, и неопрятны.

В ту зиму 1862/63 года, перед выпуском Люси, Ваня Гринев бывал у Федотовых и без Анастасии Федоровны. Весной Люси и Александр обвенчались, перебрались в собственную маленькую квартирку в Глинищевском переулке, а потом уехали за границу. В бумагах Ивана Егоровича сохранились афишки бенефисов Гликерии Николаевны Федотовой: 5 октября 1864-го — «Ромео и Джульетта», 15 октября 1865-го — «Много шума из ничего», 4 ноября 1866-го — «Ересь в Англии» П. Кальдерона.

А спустя сто с лишним лет внук И. Е. Гринева нашел среди вещей домашнего музея бархатную коричневую душегрейку с приколотой запиской о том, что в этой душегрейке отыграла в последний раз Гликерия Николаевна свою Катерину в «Грозе» А. Н. Островского. Роль была любимой. Расставалась с ней актриса трудно. Может быть, не захотела больше видеть костюма. Рядом лежали концертные перчатки и веер, с которым, как свидетельствовала другая записка, она играла 19 ноября 1869 года в пьесе А. Дюма-отца «Мадемуазель де Бель-Иль». И две шитые гладью потертые наволочки с подушек, которые для удобства подкладывали не оставлявшей уже кресла парализованной актрисе.

Внук передал эти вещи в Бахрушинский музей. К дару прибавилась и черная кружевная концертная блузка Федотовой, приобретенная Гриневым на благотворительном аукционе в пользу приюта для престарелых актеров.

«…Вспомнила рассказы о празднике Монте-Кристо каком-то, — писала Г. Н. Федотова И. Е. Гриневу в 1896 году, — где наш добрейший Федор Карлович [Вальц] отличился. Вас по молодости туда не пустили, и вы из экипажа сквозь решетку смотрели. Кто-то из братьев Саши [А. Ф. Федотова] тебя туда возил».

Праздник назывался «Ночь графа Монте-Кристо» и был устроен Москвой в честь впервые приехавшего в старую столицу Александра Дюма-отца в саду «Эльдорадо» (в конце улицы Новослободской). После выхода в свет романа «Учитель фехтования» (о декабристе Анненкове и француженке-модистке Полине Гебль) Николай I запретил пускать Дюма в Россию. Но когда императора не стало, исчез и запрет на «Учителя фехтования». Москва могла дать волю своим восторгам. А. Дюма признался сыну, что если бы раньше попал в эту удивительную страну, иначе написал бы своего «Монте-Кристо».

В «Эльдорадо» было всё. Несколько оркестров и в том числе военных. Разнообразные хоры — русские, тирольские, цыганские и пр. На пруду гондолы с итальянскими певцами. Но главное — световые и пиротехнические эффекты, придуманные не знавшим соперников в своем деле «машинистом»-постановщиком московской казенной сцены Федором Вальцем: впервые в Москве загоревшиеся электрические лампы (шел 1858 год), фантастический фейерверк с вензелями писателя и сценами из его романа. Юный Ваня Гринев окончательно и бесповоротно решил пойти по стопам Федора Вальца.

В ремесленническом по существу своему обучении возраст не был помехой. Всего четырьмя годами раньше приглашенный из Петербурга в Москву для оборудования сцены отстраиваемого после пожара Большого театра Федор Вальц сразу по переезде отправил своего восьмилетнего сына Карла в Дрезден: одновременно с занятиями в общеобразовательном пансионе брать уроки театрально-декорационной живописи у профессора Отто Рама из Королевского оперного театра. В десять лет Карл Вальц стажировался у профессора Берлинского королевского театра Карла Гроппиуса, а в пятнадцать был принят в штат художником-декоратором Большого театра. Ваня Гринев стал помогать второму машинисту московской казенной сцены — Тимофееву. У Вальца-старшего удавалось учиться только издали, а вскоре он умер; в 1869 году его место главного машиниста занял Карл Вальц, по-приятельски относившийся к своему московскому сверстнику.

Но при всем том, что Иван Егорович был связан с Конторой императорских театров, он не находился на положении служащего. Полученные после смерти отца средства позволяли сохранять независимость, которой Гринев очень дорожил. Унаследованная им земля росла в цене: Москва менялась, заметно менялись и окрестности Красного пруда. В 1862 году рядом с Николаевским вокзалом появилось первое здание Ярославского вокзала, которое в начале XX века сменило другое, построенное по проекту Ф. О. Шехтеля. В конце 1870-х годов от площади вокзалов до Красносельской была высажена аллея из двухсот специально привезенных голландских лип. От Гаврикова переулка до нынешней Стромынки ее продолжили садовые дорожки, обсаженные шестью с половиной сотнями берез вперемежку с редкими липами. Через десять лет по бывшему тракту пошла конка — от Сухаревой башни до Богородского, а в начале XX столетия — трамваи. Появились булыжная мостовая, керосиновые фонари. Гриневы не расставались с принадлежавшими им земельными участками — откуда и пошло название «Гриневская крепость» — и стали строить на них доходные дома. Поэтому Иван Егорович мог себе позволить так сближавшее его с Карлом Вальцем увлечение — собирательство.