— Элиза, — оборвал меня отец напряженным тоном, — сейчас не время.
А потом обернулся к Мэри и Джейми с наигранно счастливым видом.
— Расскажите все о том, как провели лето! Плавали? Катались верхом? Голубики много?
Он на мгновение поднял Джейми в воздух, как самолет, и смех прокатился по залу. Впервые с нашего отъезда в Балморал три месяца назад я услышала, как мой младший брат смеется.
Но скоро хохот перешел в громкий отрывистый кашель. Отец держал Джейми, как пушинку.
— Я в порядке, папа, — с трудом выговорил малыш, стараясь подавить приступ кашля.
— Давай-ка дадим тебе лекарство.
Отец понес Джейми по коридору к дворцовому врачу, даже не оглянувшись на нас с Мэри. Слабый кашель брата эхом разносился по коридору. Я потянула Мэри за руку, заставила себя улыбнуться и засунула письмо поглубже в карман.
— Пойдем в бальный зал, — сказала я, — поможем украсить его, примерим платья. Можешь причесать и накрасить меня, как захочешь.
Я ненавидела наряжаться, и Мэри об этом знала. Она улыбнулась сквозь слезы и вместо ответа сжала мою руку.
— Пойдем развлекаться!
Скинув обувь, мы смеясь побежали по дворцовым коридорам, скользя по холодному мраморному полу.
Бальный зал всегда был моим любимым местом во дворце. Особенно мне нравился потолок, расписанный ангелами, пушистыми облаками и блестящими серебристыми звездочками. В детстве, по ночам, я иногда приносила сюда одеяло, подушку и лежала на полу, глядя вверх. Обожала представлять, что плыву в облаках, перелетая от звезды к звезде. А когда умерла мама, фантазировала, будто это небеса и я могу туда сходить к ней в гости.
Балы всегда были коньком Мэри, но я питала тайную слабость к Балу роз. До Семнадцати дней сюда в больших деревянных ящиках привозили сотни красных и белых роз, их запах наполнял дворец и выплескивался на соседние улицы. Теперь нам приходилось довольствоваться хрупкими засушенными бутонами. Цвета запекшейся крови, а не алые, как живые лепестки, они не пахли. Отец и Мэри настояли на сохранении традиции, но от уродства этих роз мне хотелось плакать. Лучше бы вообще не было цветов, чем эти, мертвые и жутковатые!
Мы с Мэри вошли в бальный зал, и я с облегчением отметила, что розы еще не принесли из подвалов.
К нам подошли две горничные в черно-белой форме, Маргарет и Люсиль.
— Принцесса Мэри, принцесса Элиза, добро пожаловать домой!
И они обняли нас обеих.
— Как красиво! — Босиком Мэри закружилась по площадке для танцев, раскинув руки, словно крылья. — Мы хотим помочь. Что нужно делать?
Маргарет достала из кармана передника длинный перечень дел, написанный от руки. Раньше нам не позволили бы даже увидеть, как идет подготовка к балу, не говоря уже о помощи.
— Ну, для начала, — кивнула Мэри, — почистим серебро и сложим салфетки.
Я посмотрела вверх. Дворецкий Руперт, стоя на высокой лестнице, по одной зажигал свечи на огромной хрустальной люстре, которая висела под потолком в середине зала. Во время катастрофы она упала на пол; многие кристаллы пострадали, но, когда горели все свечи, это было почти незаметно.
Я стала полировать столовое серебро. На матовом оконном стекле плясал дождь.
— Принцессы! Чем обязан удовольствию видеть вас? — поддразнил нас отец, когда мы с Мэри час спустя пришли в столовую.
Он стоял во главе массивного двенадцатифутового обеденного стола, подняв бокал с красным вином.
— Я так рад, что вы смогли принять участие в праздничном обеде!
— А что мы отмечаем? — выпалила я, и сердце забилось быстрее. — Корнелиуса Холлистера поймали?
Отец оторопел и застыл с бокалом в руке.
— Воссоединение семьи.
Я кивнула и, сунув руку в карман, сжала письмо. Папа осушил бокал одним долгим глотком.
— Элиза, радость моя, ты задумалась?
Я покосилась на Мэри и Джейми, потом на стол; еду подали в моем любимом расписанном вручную фарфоровом сервизе — каждый предмет уникален, и на всех нарисована красно-желто-золотая птица. На блюде посередине — ржаной хлеб, нарезанный ломтиками сыр и немного масла, по краям стола — четыре миски бульона с овощами. Все выглядело очень аппетитно, но я знала, что не смогу проглотить ни кусочка, пока не покажу письмо королю.
— Нет.
Мой голос дрогнул. Я редко говорила так с отцом и еще реже отказывалась его слушаться, потому что он был король Англии.
— Папа, это важно.
Он сердито заворчал, швырнул салфетку на стол, отодвинул стул и приблизился ко мне. Мы подошли к двери в коридор, чтобы разговор не услышали в столовой.
— Что все это значит? — резко спросил папа и рукавом вытер со лба капельки пота.
Я протянула письмо и стала смотреть, как он читает. Лицо монарха исказила ярость.
— Это правда? — спросила я в нетерпении.
Отец сложил письмо.
— У Полли всегда было бурное воображение. Помнишь, как она заставляла вас часами торчать в лесу, поджидая гоблинов и цветочных фей? Пойдем, а то суп остынет.
— Ты не ответил. — Я схватила папу за рукав. — В письме Полли есть хотя бы доля правды?
— Элиза, — начал он тихо и отчетливо, глянув через мое плечо на Джейми и Мэри в другом конце комнаты, откуда они не могли нас слышать. — Давай не будем сейчас об этом говорить. Лучше порадуемся, что мы снова вместе.
— Папа! Пожалуйста! Я хочу знать.
— Несколько раз Корнелиуса Холлистера, и правда, видели. Но бояться нечего. — Он положил руку мне на плечо, чтобы успокоить. — У нас отличная система защиты. Холлистер не сможет добраться до нашей семьи.
— Но…
— Довольно!
В то же мгновение я отшатнулась, и монарх сердито прошагал мимо. Мэри и Джейми смотрели на нас.
— А теперь садись за стол, — приказал отец, отодвинув мой стул.
Я уставилась в пол. Подбородок у меня дрожал от стыда и гнева.
Через пару мгновений я подняла глаза.
— Я не хочу есть.
Развернувшись, я побежала по коридору; глаза были полны слез.
Гордость не позволяла мне вернуться. В спальне я задернула занавески, свернулась калачиком на кровати — и только тогда разрешила себе расплакаться. Я горевала о том, что лето прошло без отца, об ужасной записке, которую Джейми оставил в дневнике, о родных Полли и собственной семье, обо всех постигших нас бедствиях. И в какой-то момент заснула от усталости.
Разбудил меня стук в дверь.
— Элиза!
Мэри вошла и присела на край кровати.
— Я принесла это.
Она поставила мне на колени тарелку с едой.
— Бал через час. Тебе надо поесть и одеться.
Сестра уже подготовилась: темно-красное платье, украшенное старинным кружевом; волосы уложены в высокую прическу; поверх — бриллиантовая тиара. Она и в самом деле выглядела как принцесса.
— Как Джейми?
— Он не сможет пойти на бал, — покачала головой Мэри. — Опять началась лихорадка, и кашель усилился.
Как жаль! Самый младший снова пропустит какую-то часть жизни: он один у себя в комнате, а внизу — праздник.
— Знаю, ты сердишься на папу. Но пожалуйста, постарайся, чтобы бал прошел хорошо. Твое платье на вешалке в гардеробе.
Мэри развернулась, собираясь уходить.
— Подожди…
Она остановилась в дверях.
— Пожалуйста, помоги мне собраться.
6
Оркестр играл вальс. Гости вереницей шли по западной галерее. Когда-то бальный зал дворца был самым большим в Лондоне, и даже сейчас, входя в эту огромную комнату, я чувствовала, будто уменьшаюсь, как Алиса в Стране чудес.
Мы с Мэри спустились по главной лестнице, чтобы лично поприветствовать приглашенных. По традиции, мы стояли в холле под золоченым потолком, улыбаясь каждому и приседая в реверансе.
Бал роз, по обычаю, дошедшему до нас со времен королевы Елизаветы Первой, начинался с шотландского рила. Считалось, что кавалер должен пригласить даму, которую тайно любит, и тем самым признаться ей в своих чувствах.
Я с радостью опустилась на задрапированный белым дамастом диван рядом с престарелой леди Элеонор Блум (она опиралась трясущимся подбородком на палку) и смотрела, как красивый юноша приглашает Мэри на танец. Сестра уверенно вложила свою руку в раскрытую ладонь незнакомца, и они двинулись в танце к центру зала.
Коснувшись тонкой вышивки у выреза моего персикового платья, я представила тот вечер, когда познакомились мои родители. Как преданно они любили друг друга! Я смотрела на юношей и мужчин вокруг и не могла представить, что полюблю кого-то из них.
— Отчего такая прелестная девушка скучает на балу в одиночестве?
Передо мной стоял отец, чисто выбритый, с зачесанными назад темными волосами.
— Можно вас пригласить, дражайшая Элиза?
— Я все еще сержусь, — сказала я, подняв на него глаза.
— Прости. Надо было раньше тебе объяснить, что происходит на самом деле. Но я сказал правду: никогда и никому больше не позволю причинить боль нашей семье. — Он смотрел мне в глаза, протягивая руки. — Так можно с тобой потанцевать?