Читать интересную книгу Пиренейская рапсодия - Пьер Гамарра

Он избегает простора полей, залитых лунным светом. Он пробирается в тени деревьев. Озера спят, скованные льдом. Медведь обходит большое озеро Кампас Он чешет мохнатую спину о ствол ели. Снежные хлопья падают на морду, от нее валит пар Медведь облизывается и идет напрямик к селению, к убитой телке, к тому, что от нее осталось. Он весь словно огромный ком шерсти и шелка, упругий, гибкий, легкий. Он движется бесшумно и плавно, точно танцует в ночном мраке. Никто его не слышит.

Почуяв телку совсем близко, он не удержался и глухо зарычал, всего лишь раз. Только голод мог исторгнуть из его пасти этот приглушенный звук, и Бестеги-отец услышал его сквозь деревья и мрак.

Среди горного безмолвия прозвучало только это короткое рычание Издали можно было подумать, что хрустнула ветка, камень треснул от мороза или прошмыгнул заблудившийся зверек… А может, охотнику почудилось или его обманул случайный шорох или стук собственного сердца? Но нет, это был медведь, голодный медведь

Наконец Бестеги увидел его — черное пятно во тьме. Медведь спускался к телке, человек поднимался навстречу медведю. На миг оба они остановились, почти лицом к лицу Оба застыли на месте, превратившись из скользящего пятна в скалу, в занесенный снегом куст

Прижимаясь к ноге горца, трепетала собака. Ярость заставила ее забыть о страхе. Она готова была зарычать и броситься вперед. Человек снова погладил ее, надо было еще подождать.

Бестеги сказал себе: “Он меня не видел, голод ослепляет его; пусть подойдет к телке поближе. Когда он вопьется зубами в свою добычу, он будет в моей власти”.

Да, надо было ждать, пока мясо и кости захрустят в прожорливой пасти. Тогда уж медведь забудет обо всем. Он забудет о запахе дыма, одежды и дыхания человека. Его заполнит блаженное ощущение мяса и жира в желудке.

Наступило мгновение, знакомое всем охотникам, последний миг перед нападением, когда уже предчувствуешь победу, когда она почти в руках. Бестеги виделся хищник, простертый на земле, убитый наповал. Вот он бежит к зверю, бросается на него и вонзает нож в его артерию, как свинье, которую закалывают под рождество. Он ощущал уже силу и жар кровавой струи, бьющей из перерезанного горла медведя. Он жаждал отдаться мщению, жаждал погрузить руки в горячую кровь.

* * *

Бестеги-сын поднялся вслед за отцом, бесшумно, не промолвив ни слова. Со вчерашнего дня он тоже все думал о медведе, задравшем телку, и хотел видеть его смерть. Конечно, ему было страшно, как любому ребенку, но он верил в силу рук отца, в его ружье и нож.

Мальчик встал со своего соломенного тюфяка, приоткрыл дверь и тихонько вышел вслед за отцом, держась на таком расстоянии, чтобы не помешать, но и ничего не упустить.

Все произошло стремительно.

Медведь привстал на задние лапы, черный на снегу, массивный и грузный на пушистом лунном ковре. Его поза выражала вызов, угрозу. Он увидел человека и собаку и понял: они пришли помешать ему. Он еле слышно зарычал.

Затем он снова опустился на четыре лапы, напрягшись, точно сжатая пружина, и внезапно бешеным галопом, взметая вокруг себя снежную пыль, ринулся на человека.

Мальчик испустил крик. В тишине селения крик Модеста Бестеги взвился подобно столбу дыма над соломенной крышей. Отец дрогнул, отступил и уронил ружье. В рукопашной нужен был нож, длинная гибкая наваха. Но страшные клыки и когти уже впились в него, и наваха не успела сослужить свою службу.

Крик ребенка разбудил мать. Она сразу все поняла. Она схватила топор, висевший у двери, но руки ее не удержали топора. Сталь грохнулась о каменный порог. Женщина дрожала всем телом. Раненая собака напрасно выла на снежной равнине, где чудовище пожирало Бестеги-отца. Крестьяне подоспели слишком поздно.

Для одного охота кончилась, для другого она началась.

IV

Итак, я познакомился с Модестом Бестеги в начале немецкой оккупации. Он рассказал мне, что после страшной ночи, пережитой в детстве, он несколько раз видел медведя. Он клялся в этом всеми богами. Одни только он и видел его. Зверь обитал наверху среди высокогорных лугов и диких скал. Никто из местных ни разу его не встречал.

Это был, разумеется, не тот самый медведь, но, возможно, его потомок. Или другой такой же крупный хищник, выживший своего предшественника из его владений. В Пиренеях медведей не так уж много, и у каждого из них свои владения. Прогнать его оттуда может только другой самец. Хозяин почти никогда не отступает добровольно. Он либо побеждает в бою, либо гибнет.

Странное дело, Бестеги говорил о медведе так, словно это был все тот же неподвластный смерти зверь. Медведь, который в ту трагическую ночь растерзал его отца. Пастух описывал его всегда одинаково: грузный и в то же время гибкий — чудовище, чьи необычные размеры и мощь челюстей были опасны не меньше, чем его поразительная быстрота и проворство.

Я кивал головой, слушая его, и иногда спрашивал:

— Модест, почему бы не собрать охотников из Кампаса, Люшона или еще откуда-нибудь? Ведь если хорошо организовать облаву…

Модест с грустью улыбался, потом делал решительный жест рукой:

— Нет! Этот медведь мой, и я сам с ним рассчитаюсь!

И мы меняли тему разговора. Когда Модест Бестеги говорил о медведях вообще, он проявлял и здравый смысл и знание дела. Он, как видно, досконально изучил все их повадки. Медведь прожорлив и очень хитер. Мало кто из животных умеет так хорошо запутывать свои следы. Удирая от погони, он безошибочно находит путь, где его следы труднее всего распознать. Он может взобраться по высокому стволу; и пока собаки оторопело лают у подножия, он ускользает, перебираясь с одного дерева на другое. Он способен бежать быстрее, чем несущаяся галопом лошадь. С приближением зимы медведь выбирает себе подходящее логово, но, прежде чем залечь, долго путает следы, петляет и кружит так, что ни собакам, ни охотникам его не отыскать.

Я возвращался к теме о медведе с горы Кампас. Пытались ли поймать и уничтожить его после гибели Бестеги-отца? Да, пытались, но хищник исчез. Нашли ли его следы? Да, по следу пошли, но зверя так и не обнаружили… На все мои вопросы Модест отвечал уклончиво: “Этот — мой, он принадлежит только мне…”

И тогда я думал: правы его односельчане и охотники из Люшона, которые говорят, что стоит Бестеги вспомнить этого медведя, и голова у него сдает. Ужас, пережитый в детстве, остался в его памяти и неотступно преследовал его. Конечно, медведь-людоед давно издох. Но медведь-привидение продолжал, как в кошмаре, носиться и рычать в мыслях одинокого пастуха.

А теперь я расскажу о том, что произошло много лет назад.

* * *

Вернувшись из Тулузы, где он отбывал военную службу в пехотных войсках, Модест женился. Свою будущую жену он встретил на постоялом дворе в Люшоне.

Уже в те времена девушки не очень-то охотно соглашались обосноваться в Кампасе. Слишком уж было высоко, безлюдно и бедно. Даже уроженки Кампаса предпочитали устраиваться служанками или выходить замуж и переселяться в другие места. Модесту повезло — его подруга согласилась перебраться в его дом.

Ее звали Камилла. Она была сиротой и служила на постоялом дворе близ дороги в Сен-Мамэ. Ей неплохо платили, но работа служанки надоела девушке. Она хотела обзавестись собственным домом.

Модест Бестеги был недурен собой. Рослый, крепкий, с приветливым лицом и живыми глазами, парень был видный и выглядел не таким деревенским, как его отец, дровосек. На танцах и на вечеринках он нравился девушкам. Он не пил, считался человеком серьезным, и наверху у него был каменный домик и клочок земли. “Я не богат, — сказал он служанке, — но немного земли и скота у меня есть. Можно купить еще земли. У нас она стоит недорого”.

Итак, Камилла согласилась поселиться в Кампасе. Не красавица, не безобразная, она привлекала свежестью и здоровьем. У нее были темные густые волосы, черные глаза южанки, немного резкие черты лица, сочный, красный рот и красивые зубы. Болтали, будто за ней водилось немало интрижек, но Бестеги не обращал внимания на пересуды. Женщина нравилась ему, и он брал ее, не раздумывая. Что было, то прошло. А те, кто шушукается за спиной, пусть повторят свои сплетни ему в лицо!

Потом в четырнадцатом разразилась война, и Модест вместе с другими ушел на фронт. Детей у них еще не было. Он сожалел об этом, но, как и многие, полагал, что война продлится недолго. А после войны жена родит ему сына.

В долинах ударили в набат, и однажды летним утром Модест ушел со своими односельчанами по люшонской дороге. Старики и все, кто не провожал их до вокзала, стояли и смотрели вслед солдатам, их родителям и женам. Молчаливые группы мужчин с мешками и рюкзаками за спиной спускались по крутой каменистой дороге. Впереди бежали мальчишки, каждый новобранец, окруженный родственниками, шел в смазанных жиром башмаках, с дорожной флягой на боку, с палкой в руке.