Приглушённые крики, треск огня, взрывы, вой и другие болезненные звуки, смешанные в какофонию, сдавливали уши. Всё случилось так быстро, словно в самом жутком кошмарном сне. Сознание мгновенно пролетало сквозь толщу ревущего пространства, преодолевая бесконечное расстояние на огромной скорости. И, несмотря на творящийся снаружи мыслей ад, внутри леденела пустота, заполненная одним лишь мельтешащим белым шумом.
Вероника не сразу поняла, когда она наконец-то очнулась от этого ужаса. Перед глазами всё так же стояла пелена боли, уши плотно заложило, и как будто бы через вату она слышала уже свой крик. Голос сорвался, девушка захрипела, через силу пытаясь остановить эту муку.
Несколько долгих минут она старалась прийти в себя, ожидая, пока болезненный белый шум, как отголосок случившегося, отпустит истерзанное сознание. Девушка пыталась осмотреться вокруг, понять, где она находится. Но когда ей это удалось, Ника смогла выдохнуть спокойно. Она была в саду, на том же месте, в беседке. Вокруг словно ничего не изменилось. Только начало смеркаться. Багряный, как та режущяя боль, закат только разгорался за ветвями деревьев. Родители уже должны были приехать, но ни они, ни соседи — никто не прибежал на её вопль.
Вероника поморщилась, держась рукой за голову. Ей в глаза тут же бросилась вещь, которая уже успела стереться из её внимания за целый день.
Татуировка изменилась. Сердце Вероники болезнено сжалось вновь. Виноградная лоза всё такими же нежными узорами выглядывала из-под ослабших бинтов, но цвет её стал другим… Девушка мигом сняла бинты и увиденная картина поразила её ещё сильнее. Татуировка, некогда снежно-голубая, словно воды замерзшей горной реки, сейчас приобрела иной цвет: чёрная у основания, она едва заметно высветлялась до алого к кончикам последних завитков.
"Что это всё, чёрт возьми, значит?" — смятение в её голове не давало Нике даже пошевелиться. И только когда в окнах её дома зажёгся свет, Вероника резко вскинула голову, отрываясь от мыслей, быстро замотала бинтвми руку обратно и на дрожащих ногах побрела к родне.
— Дорогая, где ты была? — мама, уже одетая в домашнюю майку и штаны, стояла на пороге и строго смотрела на вернувшуюся из сада Нику. — Мы с отцом весь дом обыскали, а ты в саду пропадаешь?
В ответ девушка только устало кивнула. Цепкий взгляд женщины сразу же заметил изнурённое и печальное лицо дочери. Она решила не продолжать поучительную речь, а просто отступила в дом, позвав Нику за собой:
— Пойдём скорее. Ужин почти готов.
Вероника поспешила следом, чувствуя приятный долгожданный прилив сил в ногах.
В кухне уже сидел с газетой в руках отец, Павел Вячеславович. Не было заметно, что он так волновался и искал дочь, как описывала это его жена. Сейчас же, как и всегда, глава семейства был в серой рубашке, в свободных, таких же серых штанах, с тонкой оправой очков на морщинистой переносице, с любимой местной газетёнкой и в любимых тапочках. Он всегда разительно отличался от матери, которая не любила повседневную серость и носила яркие майки с "кричащими" надписями. Веронике казалось, что её мама застряла где-то в 2007-ом году, который она называла годом её второй молодости, хоть все её и убеждали в том, что она "и сейчас неплохо выглядит". О той эпохе говорила и её короткая прическа с косой длинной чёлкой на левый бок.
С самого прихода на кухню Вероника держалась боком, стараясь скрыть забинтованную руку. Девушка бы с радостью пошла в свою комнату и поужинанала бы потом, когда родители отправились в зал. Но, если мать пригласила её к столу, то отвертеться вряд ли получится…
— Мам, может я лучше у себя поужинаю?..
Вопрос повис угрожающей тишиной в небольшой комнатке. И даже отец заёрзал на стуле, чуть опустив край газеты и сочувствующе взглянув на дочь.
— Что значит "у себя", дорогая? — женщина почти беззвучно поставила тарелки на стол. — В этот редкий час, когда мы все вместе можем собраться, ты хочешь нас покинуть и опять запереться в своей комнате?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Это желание мгновенно усилилось в Нике, только она услышала тон матери. Девушка тихо вздохнула, старась унять вдруг поднявушуюся злость: в таких ситуациях лучше сохранять спокойствие. Однако на вопрос Татьяны Владимировны ответил уже её муж:
— Дорогая, ну не будь ты так строга, — начал он издалека, уберая газету в сторону. — Может, дочь твоя хочет уединиться, дабы початиться с друзьями. Они и так редкое явление в её жизни…
Татьяна Владимировна на самом деле всем сердцем переживала за социализацию дочери. Хоть Вероника ей старалась не рассказывать о всех своих проблемах, чтобы после не слышать нотки сочувствия и волнения в её голосе, но когда девушка почти год назад порвала в Даниилом, то не могла сдержать эмоций и расплакалась в объятиях матери. После этого Татьяна старается поддержать в дочери интерес к общению со сверстниками. Страется, но по-своему.
Женщина на несколько секунд задумалась, держа в руках чашку с кофе, и вдруг поменялась в лице, придя к каким-то своим выводам.
— Можешь ужинать и у себя, — она поставила чашку на поднос. — Но с условием, что через час ты спустишься и поможешь нам с отцом разобрать коробки с фотографиями, которые я нашла вчера на чердаке.
Ника удивилась, но, недолго думая, кивнула.
Через некоторое время она сидела в своей комнате на втором этаже, задумчиво смотря на остывавшую чашку с горячим чёрным напитком. Девушка уже поужинала, и все её мысли сосредоточились на одной лишь татуировке. Рассказывать матери о случившемся во сне не очень-то и хотелось: слишком велика вероятность того, что ей просто никто не поверит. "Может сказать, что я решила набить себе татуировку и съездила к знакомому в салон?" — от этих мыслей мурашки пробежали по спине. Тогда Нике пришла в голову другая идея.
Девушка быстро достала из шкафа легкую кофту, сетуя на то, что раньше об этом не додумалась, и столь же быстро натянула её на себя, а бинты всё же решила не снимать.
Вскоре она спускалась вниз, с подносом в руках. Татьяна Владимировна в это время расставляла чистую посуду в шкафчике, но, услышав шаги дочери, быстро обернулась и внимательно осмотрела принесенные тарелки.
— Пустые. Отлично, — женщина улыбнулась и кивнула в сторону посудомоечной машины. — Ставь и пойдем. А чего ты в водолазке? Неужели похолодало?
Вероника коротко пожала плечами, стараясь выражать эмоции более естественно, не выдавая взволнованность:
— Просто немного замёрзла, — и поскорее перевела тему: — А где же коробка с фотографиями?
— Уже в гостиной.
Это была довольно объёмная картонная коробка, кое-где заляпанная неизвестными пятнами и разводами, с немного смятыми уголками. На крышке наклеена пожелтевшая бумажка с надписью, которую больше нельзя прочесть из-за того, что чернила давно выцвели, но Ника могла педположить, что там когда-то было написанно "Фотографии". По высоте короб приходился сантиметров 30–40 и ещё больше в ширину, намекая на предстоящие довольно длительные часы работы. Не то чтобы Веронике не нравились подобные "копания в барахле", скорее наоборот: девушка была очень любопытна, ей всегда было интереснее то, как жили люди раньше, чем то, как живет она сейчас. Однако в данный момент Ника испытывала странные чувства, глядя на ветхую коробку: с одной стороны её охватывало уже знакомое любопыство, с другой — страх, что в процессе она сама не заметит, как закасает рукава, чтоб ловчее работалось, ну а с третьей — странное предчувствие чего-то неизвестного вовсе.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Рядом с коробкой стояли две стопки однообразных альбомов с тёмно-синими обложками, которые мама накупила в магазине.
— Начнём? — Татьяна опустилась на ковёр, рядом с картонным сейфом.
На лице женщины играла озорная улыбка, по которой можно легко догодаться, от кого унаследовала интерес к старине сама Ника.
Павел Вячеславович устроился рядом и уже устало кивнул:
— Что-то большевата коробка для одних фотографий…