Читать интересную книгу Гори огнем - Александр Сергеевич Пелевин

злость не на Степанова, с которым он играл в карты, а почему-то на самого Гуляева. Стал вдруг ни с того ни с сего кричать, что он недотепа, сосунок, прошел офицерские курсы и не видел настоящего ада войны, а он-то, Ильинский, прошел Финскую и видел такое… Гуляев не возражал. Слушал и молчал.

«Вот тебе и сосунок», — подумал Гуляев и пошел к грузовику.

Ивану нравилось думать о том, как ловко он смог умыть этого урода.

* * *

Из воспоминаний Героя Советского Союза сержанта Владимира Русанова, 1960 год

…На Волховском фронте я был простым красноармейцем. В июле 1942-го, когда разгром Второй Ударной был уже очевиден, нашим взводом командовал старший лейтенант Гуляев, мы пытались выйти болотами из окружения.

Что я могу о нем сказать? С самого начала я чувствовал в нем какую-то гнильцу и уже сильно позже, после войны, узнал, что он перешел к власовцам. Сейчас трудно о таких писать. Скажешь, мол, что хороший командир — так заклюют, что не рассмотрели, в нем врага. А напишешь, что человек был гниль — спросят, почему не доложили. Но человек был гниль.

Раскрылся не сразу, конечно. Командовал хорошо, тут не отнять. Но складывалось ощущение, что, когда он шел в атаку, он делал это… от испугу, что ли, или от безысходности. Отчаянный, конечно, был. Не всегда считался с потерями.

Был вот случай: Гуляев как-то на смотре нашел у одного бойца немецкую листовку с «пропуском» для сдачи в плен. Листовку он изъял и сказал, что не доложит начальству, если тот поделится с ним пайком. Вот такой был человек — ради половины пайка… Время тогда уже было сложное, формировался котел.

А последний раз Гуляева я видел при попытке выйти из окружения — уже тогда, при полном разгроме, в начале июля. Все страшно голодные, измученные, еле передвигались, а немцы нас еще и с минометов утюжили. Мы потеряли почти весь взвод и отходили обратно на позиции. Было нас трое — я, Гуляев да красноармеец Шишаков, сильно контуженный. Гуляев устал идти, прилег и приказал мне двигаться дальше вместе с Шишаковым.

На позициях мы с Шишаковым никого не обнаружили. Потом уже прибились к небольшому отряду. Через день с тяжелыми боями сумели наконец прорваться к своим.

Глава третья

В темном полуподвальном баре вечер только начинался. Один офицер был еще трезв, другой уже неприлично трезв — так Фролов называл состояние, когда ты вроде как и выпил по-человечески, но все еще сохраняешь трезвый рассудок и мир тебе отвратителен. Еще один дремал за столом. В уголке сидели двое в гражданском. Они мельком взглянули на русских и вернулись к своим делам. Власовцев тут уже хорошо знали. В местном гестапо привыкли, что проблем от них можно не ждать — знают свое место.

Из мембраны патефона звучал голос Эрика Хелгара[5].

Едва Гуляев, Фролов и Бурматов заняли угловой столик, к ним подскочила бойкая полуодетая девица и принялась щебетать на ломаном немецком с отчетливым южнославянским говором.

Иван виновато улыбнулся и развел руками — мол, не до тебя. Девица все поняла, нахмурилась и отошла. А напоследок обернулась к ним и спросила по-русски:

— Водки?

Все трое кивнули.

С графином и тремя лафитничками подбежала уже другая девица — полячка, знакомая Гуляеву еще с прошлых визитов. С дежурной улыбкой накрыла на стол, забрала деньги.

На закуску попросили соленых огурцов и жареных колбасок.

— Огурцы тут говно, — сказал Бурматов, разливая водку по лафитникам. — По нашим скучаю.

— Ты это, — ответил Гуляев. — С такими фразами осторожнее. «По нашим скучаю». Могут не так понять.

— По огурцам, конечно, — усмехнулся Бурматов. — По огурцам. Мама моя, царствие небесное, такие в бочке солила. Я даже, когда еще не пил, за обе щеки уламывал.

— А пить когда начал? — спросил Фролов.

— А как в армию пошел, так и начал. До того ни-ни. С тех пор огурцов маминых так и не видел. Да и маму тоже. В тридцать пятом умерла. На похороны в Рязань съездил. А сейчас когда еще в Рязани окажусь…

— Ну, кончится война… — сказал Гуляев.

— Кончится-то она всяко кончится, — и как будто хотел договорить, но не стал. — Ладно, вздрогнем.

Чокнулись, выпили, закусили огурцами.

Девица с южнославянским говором пыталась охмурить неприлично трезвого офицера в другом углу. Тот отмахивался.

Спустя полчаса в бар ворвался Цвайгерт, и не один, а с двумя хмельными лейтенантами. Майор явно успел догнаться алкоголем и, судя по необыкновенной бодрости, чем-то еще.

— Вот они! — улыбаясь во все зубы, Цвайгерт показал лейтенантам на русских. — Шли по улице и русские песни пели! Звери, друзья, они просто звери!

Он совсем не походил на того Цвайгерта, которого они видели на дороге — ни капли сна в глазу, веселые глаза, развязная походка, безобразное красное лицо перекошено дикой улыбкой, а бельмо будто еще сильнее помутнело.

— Они назвали свой боевой корабль в честь иностранцев, которые пришли править ими! — продолжал веселиться майор. — Не удивлюсь, если они еще ходят в атаку под музыку Вагнера.

Гуляев напрягся. Майор явно что-то принял, и его поведение могло оказаться непредсказуемым. Кокаин? Ну да, точно, и движения дерганые, и настроение слишком приподнятое… Иначе он бы спал на ходу.

Цвайгерт притащил три стула, подсел к власовцам, пригласил лейтенантов. Те сняли фуражки, майор же остался в ней, свернутой набекрень, и в расстегнутом кителе. Теперь Гуляев увидел, что он еще и шмыгает носом. Что ж, понятно.

— Что вы пьете? Господи, водку! Водку! Вы в России водки не напились?

— Вы же сами хотели пить только водку и ничего, кроме водки, — ответил Гуляев.

— А-а… Это… — Цвайгерт засверкал глазами. — Понимаете, я очень ветреный и внезапный человек. Война, друзья! Война! Что только она может сделать… Ах да. Друзья, выкладывайте.

Лейтенанты, как по команде, открыли походные сумки.

Гуляев не думал, что в сумках может уместиться столько бутылок.

Спустя полминуты стол оказался заставлен тремя бутылками французского коньяка, рейнским вином, ветчиной, шоколадными плитками…

— Угощайтесь, берите все! — сказал Цвайгерт. — Не жалейте, у меня еще много такого.

Персонал заведения не обращал на это ровно никакого внимания. Видимо, Цвайгерт был у них совсем своим. Даже двое в штатском не взглянули на майора.

Фролов, увидав знакомый французский коньяк, принялся открывать бутылку.

— Познакомьте нас с вашими друзьями, герр Цвайгерт, — сказал он, разливая коньяк.

— Совсем забыл, прошу прощения! Но не имеет никакого значения, как их зовут. Они скоро уйдут. Вы даже забудете, как они выглядели.