– А как вас зовут?
– Маргарита.
– Ого.
И надписал: «Маргарите от Мастера». А хули. Попросил позвонить, когда Дмитриевский будет (ждут нового завоза). «Эх, хорошая девушка», подумал непонятно чем окрыленный дедушка и поспешил к Баембаеву…
Баембаев переехал. В том же доме на улице Раби Меира, только со двора, муравейник с тайландцами, узенький проход, слышу вопли Тарасова. Комната такая же, вместе с кухней, только нет лестницы наверх, а проход в темную комнатуху, там матрац неубранный – спальня. Тарасов был уже в изрядной накачке: лакали бренди, закусывали редиской с зеленым луком, копченой колбасой и черным хлебом. А я зачем-то притаранил земляничную наливку и банку шпрот. Шпроты пошли в дело, а наливку пришлось самому, так к концу всю бутылку и оприходовал. Баембаев:
– На клубничку потянуло?
– Это земляничная.
– Аа! Клубники-то здесь завались, а вот землянику я уж не помню, когда в последний раз…
Тарасов был в разгаре витийства, речь шла о пропаже архива Бокштейна.
– Но если он на помойке, – мягко убеждал Баембаев, – то все, Володя, дело конченое.
Но Тарасов не унимался.
– Не, Наум, ты послушай, я тебя сейчас введу в курс… Мне нужна будет ваша подпись. Я хочу их выебать, понимаешь? Вы-е-бать!
– Если все на помойке, то это бесполезно, – эхом отозвался Баембаев.
– А в чем собственно…
– Я тебе сейчас все объясню, – горячится Тарасов. – Было такое постановление, обязывающее Амидар6 закрыть квартиру и ничего в ней не трогать. А они вселили туда людей, понимаешь?!! Ну и те, конечно, всё оттуда выкинули. Тысячи книг, рукописи, ну все! Я хочу их наказать, понимаешь? Их надо наказать, этот вонючий Амидар, блядь, этих пидарасов!
– Как наказать, не понял?
– Полтора миллиона! Я хочу содрать с них полтора миллиона! Эти книги стоили бешеные деньги!
– Но ты же не наследник.
– Да я не для себя, блядь! Деньги старухе пойдут, этой ду-уре! Этой его двоюродной сестре!
– Так тебе нужна доверенность, – строю из себя человека сведующего.
– Это будет, я с ней договорюсь, не волнуйся. Мне нужно письмо, от солидных людей, таких как ты, как Баембаев (мы с Ромой, польщенные, переглянулись)…
– Ты что, не понимаешь, – подключился Рома, – у них же батарея адвокатов, какие полтора миллиона?!
– Полтора миллиона! Я хочу их вы-е-бать! Понимаешь?
– А на миллион двести тысяч, – бросает Рома, – ты не согласен?
– Согласен.
– А четыреста тысяч – плохо? – торгуется Рома.
– Сто тысяч долларов? Минимум.
– Даже сорок было бы неплохо, – не отстает Рома. – Ты сначала поговори с этим своим другом, адвокатом…
– Я поговорю. И я их вы-е-бу! Представляешь, какие суки?
– Я чо-то не пойму, – говорю, – ты хочешь им отомстить, или ты хочешь заработать?
– Отомстить!
– Кому?! – вмешивается Рома. – Это же контора! Это же не конкретные люди! Я даже подозреваю, что не они виноваты, а они перепродали свои права на эти дома другой фирме, а та сдала и все…
– Нет, эти пидоры из Амидара, я их вы-е-бу!
– Ну да, проклятый Амидар, проклятый Израиль и весь мир.
– Это антисемитизм, – влезаю.
Володя вдруг покосился на меня с пьяной, но осмысленной усмешкой: «Хха!» Я продолжаю:
– Позвольте подвести итоги. Во-первых, мстить тут некому. Они же не могут закрыть эту квартиру навечно. Она была закрыта, надо было за это время вывести архив, если бы ты всю эту энергию потратил раньше на то…
– Я хотел взломать дверь!
– Да не дверь ломать, ты же собираешься сейчас бежать к этой старушке, получать доверенность, потом к адвокатам, если бы побегал раньше, то может и получил бы…
– Не, ну сейчас-то, сейчас-то что делать?!
– Так я говорю, мстить некому, это глупо. Теперь в смысле заработать. Во-первых, ты ничего не получишь.
– Я же говорю, – поддержал Рома.
– Ты не веришь?! Значит сидеть сложа руки?!
– Дай договорить. (Я чувствую, что опьянел.) Денег ты не увидишь, потому что серьезных нарушений закона, я уверен, здесь нет. А вот общественную кампанию под культурным соусом, мол, погиб архив великого поэта из-за равнодушия чиновников – на этом можно заработать! Под скандал на почве культуры могут пригласить на телевидение…
– Меня уже пригласили.
– Вот, пригласить на телевидение. Там, кстати, и отомстишь, и выебешь этих чиновников публично. А главное, под скандал, чтоб его замять, они таки да могут дать деньги, но не в карман, а под культурный проект: выпустить книгу, сделать фильм, на это они могут дать, чтобы отмазаться, выглядеть чуткими…
– И с налогов спишут, – подключается Рома.
– Это лучшее, – продолжаю, – а главное, реальное, что ты можешь сделать для Бокштейна.
Еще долго шумели на эту тему. Потом разговор переключился на загранпоездку Тарасова.
Володя: В Париже я был у Хвоста. Это было совершенно великолепно. У него театр. Анри ему пишет и дарит, ты, говорит…, только имени моего не упоминай, ну, Анри это вообще… А какие у него внизу римэйки! Пиздец! (Тут его характерно завернуло винтом.) Хочу его пригласить в Израиль, но проблема с актерами, у них нет паспортов, и они боятся, что их не пустят обратно.
Рома: Их и сюда не пустят, ты что. Кто им визу даст?
И они опять заспорили.
– Но самый замечательный город, конечно, Рим! Рим – это пиздец! Полный пиздец! Сикстинская капелла – полный пиздец!
Ну и пошло, уже в крик: Микеланджело, Караваджо, Рафаэль, который Микеланджело в подметки не годится.
Рома: Ну, Микеланджело художник средний, а поэт никудышный.
Володя: Поэт никудышный?!
Я: Не знаю как поэт или как художник, но скульптор он охуительный. Я в Академии флорентийской…
Рома: Микеланджело никудышный поэт, средний художник, скульптор – ничего, но он совершенно гениальный архитектор.
Я: Ну, не знаю. Эти его «Рабы», будто рвущиеся из камня…
Рома: Так незаконченные! Незаконченные вещи у него гениальны! Но там где он мрамор вылизывал…
Еще кричали о каком-то перформансе, на котором Рома читал, а Петя вдруг выставил публике жопу. Рома:
– Ты же знаешь, какая у Пети жопа? Вот такая! – Он широко развел руками и все согласно закивали. – Он перед этим ее еще плохо вытер, даже, кажется, бумажка торчала. Вот это был перформанс!
Потом Бренеру мыли кости. Рома его тоже не жаловал. Володя защищал, называл «дерзким», ссылался на его мировую славу. Стали делить знакомых на тех, кто «делает карьеру» и кто «настоящий». Даже Генделева помянули.
Рома:
– После сорока они уже только о деньгах думают. Причем Генделев еще честный парень, просто бросил литературу и все, а какие-нибудь Кунцы…
Володя:
– Ну, Кунц отвратителен.
Рома:
– Бьют на жестокость, уродство, страх. А простой человек в сущности хочет повеселиться и не очень-то боится Апокалипсиса.
Рома теперь поет песенки, поставил нам записи. Ничего, эффектно. Показал статью про него в «Хаарец», большую, с портретом, называется «Последний дадаист». Володя похвастался, что скоро встретится с Соколовым, тот должен в понедельник приехать в Тель-Авив.
Володя мне:
– Если тебе нужно что-то передать ему, пожалуйста.
Великодушен. Даже обещал привести его к Роме.
Рома:
– Приводи, все-таки он мужик нехуевый.
Володя:
– Самый нехуевый!
28.1. Пятерик вогнал. Рекорд. Три в отеле и два дома, до и после. Не зря всю неделю ходил «злой». Каждый раз у нас все лучше и лучше. На этот раз ей удалось высосать, долго работала. Потом размазывала, по себе, по мне. Любит это.
– Родной ты мой.., ты стал мне такой родной. …. Скажи, а правда ты стал более внимательно к себе относиться? Ну, чуточку стал больше себя любить?
– Да, пожалуй, что так
– Правильно, надо себя любить. Если себя не любишь, то как же можно любить других?
30.1. «Как вульгарная магия является обычно прибежищем отчаявшихся в самих себе, тех, для кого и человек и Бог стали одинаково чужды, так теургия превратилась в убежище отчаявшейся интеллигенции, которая уже чувствовала „очарование бездны“». (Доддс) Как будто про Серебряный век написано…
В основе «магической реакции», как считает Доддс, «бессознательное бегство от тяжелой ноши индивидуального выбора, который открытое общество налагает на своих членов».
В каком-то смысле к магии можно отнести и почитание письменности у евреев, всяких «священных» и «тайных» книг. В письменности есть что-то сакральное. Ведь пером водит «душа», что-то в человеке, что не вполне он сам…
«Человек – это бог, который может умереть». (Аристотель)
31.1. Прелюдия к тишине… Неплохое название. Только чего?
Жена: Ты мой доктор
Я доволен, кажется, довел до кондиции. Теперь, как говорится, не стыдно женщине в глаза посмотреть.
Были в тюрьме у Юваля. У него вид загнанного в угол.