50-е годы
Надрывный романс
Бродим тихо по снежной дороге,По вечерней, чуть-чуть голубой,Дышит все нашим прошлым убогим,Арестантскою нашей судьбой.
И судьбы этой ход нам не ясен,Мы давно не считаем утрат.Белый снег. И оранжево-красенСиротливый тоскливый закат.
И закату здесь так одиноко,Ничего, кроме плоских болот,Как мы все, осужден он без срока,Как мы все, никуда не уйдет.
Мы с тобой влюблены и несчастны,Счастье наше за сотней преград.Перед нами оранжево-красныйСиротливый холодный закат.
1955
Десять часов. И тучи…
Десять часов. И тучиЗа коротким широким окном,Быть может, самое лучшее —Забыться глубоким сном.
Взвизги нудной гармошки,И редкий отрывистый гром,И мелкие злые мошкиЗвенят, звенят за окном.
А тучи проходят низко,Над проволокой висят,А там у тебя так близкоТополя и огромный сад.
Чужих людей прикосновенья…
Чужих людей прикосновеньяСкучны, досадны, не нужны.И в серой жизни нет мгновеньяБез ощущения вины.
И слов невысказанных тяжестьБыть может, худшая вина,И никогда того не скажешь,Чем вся навеки сожжена.
1955
Восемь лет, как один годочек…
Восемь лет, как один годочек,Исправлялась я, мой дружочек,А теперь гадать бесполезно,Что во мгле — подъем или бездна.Улыбаюсь навстречу бедам,Напеваю что-то нескладно,Только вместе, ни рядом, ни следом,Не пойдешь ты, друг ненаглядный.
1955
Опять казарменное платье…
Опять казарменное платье,Казенный показной уют,Опять казенные кровати —Для умирающих приют.Меня и после наказанья,Как видно, наказанье ждет.Поймешь ли ты мои терзаньяУ неоткрывшихся ворот?Расплющило и в грязь вдавилоМеня тупое колесо…Сидеть бы в кабаке уныломАлкоголичкой Пикассо.
17 сентября 1955
Мы должны до вечерней поры…
Мы должны до вечерней порыЗаходить на чужие дворы,Чтобы сбросить мешок наш с плеч,Чтобы где-то раздеться и лечь.Может быть, в неопрятном углуМы в чужую упрячемся мглу
И вздохнем, может быть, тяжело.Нет, не греет чужое тепло,И чужой плохо светит свет,И на воле нам счастья нет.
1955
Не сосчитать бесчисленных утрат…
Не сосчитать бесчисленных утрат,Но лишь одну хочу вернуть назадУтраты на закате наших днейТем горше, чем поздней.
И улыбается мое перо:Как это больно все и как старо.Какою древностью живут сердца.И нашим чувствам ветхим нет конца.
1955
Бульдожьи складки. Под глазами мешки…
Бульдожьи складки. Под глазами мешки.Скитаний печать угрюмая,Пройдены версты. Остались вершки.Доживу, ни о чем не думая.
Старость, Сгибаются плечи,И тело дрожит от холода.Почему же на старости в зимний вечерНезаконная дикая молодость?
1955
Загон для человеческой скотины…
Загон для человеческой скотины.Сюда вошел — не торопись назад.Здесь комнат нет. Убогие кабины.На нарах брюки. На плечах — бушлат.
И воровская судорога встречи,Случайной встречи, где-то там, в сенях.Без слова, без любви. К чему здесь речи?Осудит лишь скопец или монах.
На вахте есть кабина для свиданий,С циничной шуткой ставят там кровать;Здесь арестантке, бедному созданью,Позволено с законным мужем спать.
Страна святого пафоса и стройки,Возможно ли страшней и проще пасть —Возможно ли на этой подлой койкеРастлить навек супружескую страсть!
Под хохот, улюлюканье и свисты,По разрешенью злого подлеца…Нет, лучше, лучше откровенный выстрел,Так честно пробивающий сердца.
1955
Возвращение
Вышел Иван из вагонаС убогой своей сумой.Народ расходился с перронаК знакомым, к себе домой.
Иван стоял в раздумье,Затылок печально чесал,Здесь, в этом вокзальном шуме,Никто Ивана не ждал.
Он, сгорбившись, двинулся в путьС убогой своей сумой,И било в лицо и в грудьНочною ветреной тьмой.
На улицах было тихо,И ставни закрыли дома,Как будто бы ждали лиха,Как будто бы шла чума.
Он шел походкой не спорой,Не чуя усталых ног.Не узнал его русский город,Не узнал и узнать не мог.
Он шел по оврагам, по горкам,Не чуя натруженных ног,Он шел, блаженный и горький,Иванушка-дурачок.
Из сказок герой любимый,Царевич, рожденный в избе,Идет он, судьбой гонимый,Идет навстречу судьбе.
1955
Я, задыхаясь, внизу…
Я, задыхаясь, внизуТихо, бесцельно ползу.Я навсегда заперта,Слово замкнули уста.Здесь тишина мертва,Никнет больная трава.А наверху, над собой,Вижу я облачный бой.
1955
Ты, дождь, перестанешь ли такать?
Ты, дождь, перестанешь ли такать?Так… так… А быть может, не так?В такую вот чертову слякотьПойти бы в какой-то кабак.Потом над собой рассмеяться,Щербатую рюмку разбить;И здесь не могу я остаться,И негде мне, кажется, жить.
1956
Отрицание. Утверждение…
Отрицание. Утверждение.Утверждение. Отрицание.Споры истины с заблуждениемЗвезд насмешливое мерцание.
Ложь вчерашняя станет истиной,Ложью истина станет вчерашняя.Все зачеркнуто, все записано,И осмеяно, и украшено.
В тяжком приступе отвращенияНаконец ты захочешь молчания,Ты захочешь времен прекращения,И наступит твое окончание.
В мертвом теле окостенение,Это мертвым прилично и свойственно,В мертвом взгляде все то же сомнениеИ насильственное спокойствие.
Ненависть к другу
Болен всепрощающим недугомЧеловеческий усталый род.Эта книга — раскаленный уголь,Каждый обожжется, кто прочтет
Больше чем с врагом, бороться с другомИсторический велит закон.Тот преступник, кто любви недугомВ наши дни чрезмерно отягчен.
Он идет запутанной дорогойИ от солнца прячется как вор.Ведь любовь прощает слишком много:И отступничество и позор.
Наша цель пусть будет нам дорожеМатерей и братьев и отцов.Ведь придется выстрелить, быть может,В самое любимое лицо.
Не легка за правый суд расплата, —Леденеют сердце и устаНежности могучей и проклятойНе обременяет тягота.
Ненависть ясна и откровенна,Ненависть направлена к врагу,Вот любовь — прощает все измены,И она — мучительный недуг.
Эта книга — раскаленный уголь.Видишь грудь отверстую мою?Мы во имя ненавидим друга,Мы во имя проклянем семью.
1955
Где верность какой-то отчизне…
Где верность какой-то отчизнеИ прочность родимых жилищ?Вот каждый стоит перед жизнью —Могуч, беспощаден и нищ.Вспомянем с недоброй улыбкойБлужданья наивных отцов.Была роковою ошибкойИгра дорогих мертвецов.
С покорностью рабскою дружноМы вносим кровавый пайЗатем, чтоб построить ненужныйЖелезобетонный рай.Живет за окованной дверьюВо тьме наших странных сердецСлужитель безбожных мистерий,Великий страдалец и лжец.
1953