не успела: к ним подошла дама, на плече которой красовался герб со львами Арагона и башнями Кастилии. Советник кортесов – это Исабель знала, и притом высокопоставленный, во всяком случае, поприветствовали они с дедом друг друга сердечно, улыбнувшись при обмене поклонами.
– Как летит время, дон Фернандо, – заметила она после обязательных вопросов о здоровье и благополучии. – Подумать только, теперь уже донья Исабель…
– Дети растут быстро, донья Инес, – с легчайшим из вздохов согласился дед. – Кто это с вами?
Гостья чуть шагнула в сторону, открывая их взору доселе скрытую её мантией фигурку. Новоявленная девочка – бесспорно иберийка – закусила бледные губы и мятежно сверкнула глазами из-под отросшей тёмной челки. Реверанс у неё получился несколько неуклюжий, несмотря на явное старание, и чиновница страдальчески свела тёмные брови.
Дед, впрочем, отреагировал на явление с явным для Исабель любопытством.
– Это та девочка, о которой вы мне писали? Вилланка?
Исабель не выдержала и уставилась на девчонку, жадно разглядывая каждую деталь – и одежду, в ткани которой было не угадать руки мастера, и странную обувь на явно не деревянной и не кожаной подошве, и алую пентаграмму на груди, которую девочка нервно поглаживала – амулет, должно быть. Девочка ответила ей взглядом исподлобья и снова опустила бедовые чёрные глаза. Вилланка! Исабель, конечно же, знала, что подобное случается время от времени, но слышать – это одно, а увидеть урожденную вилланку воочию – совсем другое. Даже молчаливый Ксандер, выверенно склонивший голову при появлении доньи Инес, с любопытством впился в вилланку взглядом.
– У неё и правда Дар, – заметил дед, разглядывая явленное ему существо с некоторым недоумением. – И должно быть немалый, раз отправили с ней вас и сюда.
Донья Инес чуть пожала плечами.
– Так и в кортесах рассудили, но, по-моему, тут определённо не скажешь. Вы же понимаете, в минуту смертельной опасности любой, даже виллан, может вдруг проявить… способность. Это ничего не значит, если это просто спонтанность, случайность.
– Вы не проверяли? – в голосе дона Фернандо скользнуло легкое неодобрение.
– Это сложно проверить, и потом, первый случай был впечатляющим, согласитесь!
– Соглашусь, – кивнул дед.
Исабель глянула снова в сторону вилланки, которая ковыряла носком своего необычного ботинка камень в полу и делала это упорно: камень немного шатался, поэтому ей удалось выковырять немного земли. Вилланы есть вилланы – им и тут надо развести грязь.
– И потом, у девочки как раз подходящий возраст, – услышала она голос доньи Инес, снова прислушавшись к разговору.
– И вы решили перенести ответственность и выбор на Лабиринт и Академию? Мысль не худшая, не подумайте, что я смеюсь, это может даже оказаться эффективным.
– Признаться, я не уверена, что она пройдет Испытание в любом случае, – сказала донья Инес доверительно. – Дети лучших родов не всегда проходят Лабиринт, что уж говорить о вилланах. Дар Даром, но планка Трамонтаны – высшая из всех, и…
– Это непредсказуемо, – осадил дед, впрочем, чуть улыбнувшись тут же, чтобы показать, что разделяет её мнение, хоть и должен остеречь от поспешности. Донья Инес вспыхнула и поклонилась, признавая промах. – Впрочем, будем надеяться.
– Будем, – вздохнула советница. – Поговаривают, что чем меньше знаешь о Лабиринте, тем больше шансов его пройти. Впрочем, я в этом вовсе не уверена…
И тут ясно и звонко запели трубы, а в витражные окна ударили лучи солнца. Единственный простенок, через который пока никто не проходил (Исабель даже подумала, что там так и нет ничего, кроме камня и плюща, даже окон в этой части стены не было), вдруг треснул, подался, разошелся створом огромных ворот, украшенных тонкой резьбой. А из возникшего прохода навстречу притихшей толпе вышел человек.
– Добро пожаловать, дамы и господа. Я, Сидро д'Эстаон, волей судьбы ректор Академии Трамонтана, приветствую вас на её пороге.
Ректор, как и атриум, выглядел вовсе не так, как ожидала Исабель. Главу академии она представляла себе почему-то глубоким старцем, одетым во что-то неопределённое вроде рясы, почему-то – высоким, но обязательно полусогнутым немыслимым возрастом, и, конечно, с длинной седой бородой. Эдакий волшебник Мерлин, каким он был на гравюре в томе артуровских легенд, которым она, бывало, зачитывалась. Даже на гравюре можно было разобрать таинственную улыбку на его губах, и она легко воображала, как сидит у ног такого учителя, почтительно внимая его урокам.
Д'Эстаон был прямой противоположностью её детским мечтам. Он был невысок, худощав, гладко выбрит, с безупречно прямой спиной, и одет строго, но со светской элегантностью. В руках он держал изящную резную трость, хотя вовсе не хромал; остановившись, он поставил её перед собой и сложил на ней руки – на правой полыхнул недобрым зелёным огнём крупный камень. Говорил он спокойно и учтиво, но не улыбался, а глаза его – бесцветные и прозрачные, как талая вода, – окинули слушателей таким жестким и цепким взглядом, что многие поежились. Подростки замерли, а большинство взрослых, – включая самых знатных и титулованных, – подобрались, встав едва ли не навытяжку. Стало очень тихо, умолкли не только люди, но и ветер, ручей и птицы, только откуда-то раздавалось тихое жужжание, похожее на пчёлиное.
Ректор погладил трость, и жужжание чуть притихло.
– Я счастлив видеть здесь всех вас, – продолжил он на безупречной, звучной латыни, даже, пожалуй, слишком звучной и резкой на иберийский слух Исабель. – Всегда отрадно видеть, что наша кровь не оскудела талантами. Каждый из вас, соискатели, не только наделен Даром – правом, силой и долгом творить, менять мир, повёлевать стихиями и служить благу земли и всего живого. В вас горит свет особенно яркий, даже среди нашего избранного, хранящего память и веру народа. Но стать учеником Академии – честь, которую заслуживают только лучшие из лучших, и через несколько часов мы узнаем, кто из наших юных гостей достоин Её.
Он чуть повёл плечом, и за его спиной вспыхнули факелы, освещая вход, из которого дохнуло мягкой, немного влажной прохладой. Исабель вдруг осознала, что эта лишенная окон стена была не просто так – ей атриум врастал прямо в гору. А ещё факелы осветили фигуру, нависшую прямо над проемом – вырезанную из камня грозную мантикору. Барельеф был искусен – казалось, орлиный взмах могучих крыльев вот-вот снимет зверя в полет, чудился скрежет грозных когтей, впившихся в камень, и сурово и бесстрастно было лицо, обрамленное львиной гривой. Это выражение удивительно роднило мантикору с ректором.
За плечом Исабель уловила еле слышный вздох Ксандера, и в этом вздохе было удивление. Он был в этом не один: хотя каменный зверь был огромен, до сих пор на него никто не обратил внимания, как