как можно глубже и ближе к корням, затем в углубление вставляли ваги — длинные крепкие жерди, подкладывали под них камни и чурбаки, изо всей силы налегали на ваги, а остальные в это время накидывали на верхушку дерева веревки и тянули на себя. Подозреваю, что именно так наши предки и расчищали леса, освобождая себе территории под пашни. Правда, сваленные деревья они сжигали, превращая в ценное удобрение, а не оставляли гнить под солнцем и ветром.
Дело бы шло быстрее, если у нас нашлась хотя бы парочка топоров, а вместо жердей — ломы, но это нам не давали. Еще хорошо, что охранники разрешали пользоваться лопатами. И то, постоянно держали на прицеле тех, кто ими пользовался.
В обед привезли похлебку — мутную болтушку, слегка пахнущую крупой и мясом, но ни крупы, ни мяса в ней не было. Обед оказался не слишком горячим, но хотя бы теплым, и то хорошо. Вот на соли сэкономили, она – это белая смерть и будем считать, что о нашем здоровье позаботились. В обед полагалось еще по четыре галеты. И спасибо, что товарищи подсказали взять свою кружку на работу, а иначе остался бы без супа. Кружка, привязанная веревочкой к галифе, колотилась о задницу.
Откровенно говоря, похлебка объемом в триста грамм и четыре галеты меня не насытили. С удовольствием съел бы еще столько, а лучше два раза по столько. Нет, дорогие мои, здесь мне оставаться не хочется.
Еще обратил внимание, что кое-кто из моих товарищей украдкой от охранников срывал какие-то листочки-лепесточки — не то лопушки, не то одуванчики. Вначале не понял, но потом до меня дошло! Это же витамины! И я при малейшей возможности набил карманы листьями одуванчика. Вроде бы из него даже салаты делают, и кролики довольны, чем я хуже?
Вечером нам выдали еще по четыре галеты, налили по кружке воды и загнали в барак.
Уже забравшись на нары, прикинул — сколько весит одна галета? Если грамм двадцать, тогда нормально, а если десять?
Странно, чего это я? Еще и поголодать-то как следует не успел, а мысли уже только о еде. Пытаешься их гнать, но не получается. И я уже начинаю понимать, что голод сидит не в брюхе, а моих мозгах. Что постоянно думаю о еде, представляя «вкусности», которыми меня потчевала Галина Витальевна, перловую кашу Полины-Капитолины, тетушкины пироги. И даже супчик из «карих глазок», что подавали нам в столовой на Лубянке. Любопытно, но о нашей «будущей» столовой с ее разносолами и демократическими ценами я почему-то не вспоминал, как не вспоминал о московских ресторанах или кафе в Крыму. А ведь летом восемнадцатого, когда еды было столько же, сколько здесь, в концлагере, а может и меньше, я почему-то совсем не думал о жратве. Почему бы это? Может, потому что человеку нужна не только еда, а что-то другое? Здесь же все человеческое постепенно начнет вытравляться, утекать, оставляя в голове одну мысль о голоде, и о том, что нужно что-то пожрать. Я могу терпеть голод, если у меня будет дело, которое действительно важно.
Нет, пока я еще способен соображать, надо бежать.
Как только начал думать о побеге, сразу стало легче. Даже бурчание в желудке (у, ненасытная утроба!), прекратилось.
К счастью, о бегстве с Мудьюга думал не только я, но и другие. И Виктор, и Серафим мечтали о том же. А теперь и другие начали увлекаться нашей идеей.
Для начала провели «инвентаризацию» оружия. Выяснилось, что в наличие три ножа — один, вполне приличный, доставшийся Серафиму после боя с главарем, второй серебряный, напоминавший десертный, невесть каким образом оказавшийся на Мудьюге, а теперь ставший собственностью «комитета по подготовке восстания», а третий — мой, только внешне напоминавший нож. Я же говорил, что накануне того, как «сдаться» английской контрразведке, немного подготовился к заключению? Купил в аптеке пачечку пластыря, а потом прилепил к голени один из переплетных ножей, предварительно сняв с него рукоять. Меня обыскивали два раза. Первый — при передаче от англичан русским, а второй — при отправке в Архангельскую тюрьму. И оба раза, проверив мои карманы, пошарив под мышками и заставив разуться и потрясти сапогами, охранники не додумались проверить еще и тело! Верно, они здесь еще не достигли тех высот обыска, до которых дойдут попозже, когда арестанту заглядывают туда, куда никогда не заглядывает солнце. А я, честно говоря, вычитал о таком способе хранения ножа в какой-то книжке из разряда научной фантастики. Автора и названия не припомню, но речь шла о юноше, отправлявшемся в разведку на какой-то планете. Его родная сестрица подарила пареньку лезвие, порекомендовав прилепить его клейкой лентой к ноге. Позже подарок спас юноше жизнь, когда какие-то бандиты напали на него, оглушили и отобрали все вещи и оружие, но не заметили клинок.
У меня при хранении лезвия возникли проблемы, о которых не предупреждали авторы — пластырь пересыхал, и его приходилось заменять новым, заклеенное место прело, нога чесалась, а кончик клинка иной раз больно впивался в тело. Но самое главное — за месяц заключения я так и не смог придумать, где мне использовать свой нож. Бросаться с ним на охрану было бы глупо и нелепо, а резать себе вены я не собирался. Но все-таки рука не поднималась выкинуть лезвие. Но теперь, кажется, нужный час настал, и я с удовольствием отодрал остатки пластыря и внес в наш скромный арсенал свой вклад.
Народ к моей выдумке отнесся с восхищением, а Серафим Корсаков еще и принялся рассказывать, как «Володька классно придумал бабахнуть из старинной пушки, чтобы отвлечь милиционеров и спасти товарища!»
А вот к моему ножичку отнеслись без должного уважения — мол, лезвие короткое, и вообще…
При обсуждении восстания не обошлось без споров и разногласий. Петр Петрович неплохой дядька и большевик стоящий. Одна беда — правильный, до занудства. По его мнению, чтобы поднять восстание в концлагере, необходимо выполнить следующие условия: