— Порешу, падла! — пообещал главарь, перекидывая нож из левой руки в правую, а потом обратно.
— Ну-ну! — насмешливо сказал матрос, а потом неожиданно кинул скомканный бушлат в лицо бандита, а пока тот отбивался от одежды, ударил пахана в лицо один раз, потом второй, а еще от полноты душевной так приложил атамана затылком о твердую лиственницу, что та загудела.
В бараке же настала тишина. Один из уголовников, сумевших подняться с пола, подошел к поверженному вожаку, опустился перед ним на колени. Приложив ухо к его груди, перекрестился и тихо сказал:
— Кончился.
Между тем, рука бандита уже тянулась, чтобы прибрать выпавший нож.
— Ну-ка, — отстранил матрос уголовника. Осмотрев нож, презрительно хмыкнул, но прибрал трофей.
— А с этим что? — поинтересовался я, наблюдая, как «соратники» мертвого атамана споро обшаривают его тело, и делят нехитрое имущество. Одному достался железнодорожный бушлат, другому шапка. Шестерка с довольным видом снимал с мертвеца сапоги, а потом и портянки. Стащили добротные суконные штаны, верхнюю рубаху, оставив покойника лежать в грязном нательном белье.
— А Головня нехай здесь лежит, не сбежит, чай, — усмехнулся Серафим. — Завтра с утра на работу выйдем, вытащат. У нас что ни ночь, так то один покойник, то другой. Кому интересно, пришили атамана или сам умер? Охрана, та только рада будет, пайку давать не надо, себе заберут.
В этот вечер в бараке произошла небольшая революция. Политические заняли верхние нары, предварительно выкинув оттуда барахло уголовников. Правда, кое-что мы оставили.
— Вот, парни, с посудой у нас беда, себе возьмете, — сказал Серафим, передавая нам две «воровские» кружки, изготовленные из консервных банок. — Сюда вам и воды плеснут, и супчика. Супчик у нас такой, что крупинка за крупинкой бежит с дубинкой, но лучше, чем ничего.
— Серафим, а как ты-то сюда попал? — поинтересовался я.
Корсаков смущенно почесал затылок и рассказал:
— Я же срочную на Балтике отслужил и империалистическую там же, а потом домой вернулся. Но без моря скучно. Хотел на военное устроиться, комендором, так не получилось. Хорошо взяли на ледокольный пароход «Таймыр» в орудийную прислугу. Там хоть и пушек-то всего две осталось, но все-таки при деле. А на «Таймыре» матросы подполье организовали, с Архангельском связь наладили. У нас же радиостанция мощная, военные сводки по боевым кораблям в Питер передаем. «Таймыр»-то теперь у гидрографов, у контр-адмирала Вилькицкого, но рейсов мало, во льды редко ходит. Так что нас в Архангельск раз-два в месяц да отпускают. Я же и в прошлый раз, когда мы из пушки пальнули, в увольнение сошел. А тут надо было у подпольщиков свежие листовки взять, мы с товарищем и пошли. И патруль. Он-то радист, без него никак. Вот я ему и кричу: ты беги, а я задержку. Патруль меня взял, помутузил слегка, да сюда, на Мудьюг. А Вилькицкий по Северному пути к Колчаку собирался. От нас оружие и офицеров везти, а от адмирала продовольствие.
Фамилия Вилькицкого показалось знакомой. Точно, он же открыл Новую землю. Или Северную? Даже не знал, что адмирал в Архангельске, у белых[1].
Еще заинтересовал грузообмен между Архангельском и Омском. Интересно, знает ли о том Троцкий[2]?
Среди пятерых так вовремя пришедшим к нам на помощь, старшим и по возрасту, и по должности был товарищ Стрелков — бывший председатель Архангельского уездного исполнительного комитета. Петр Петрович, в отличие от прочих своих «товарищей», сбежавших в Котлас, при наступлении белых и интервентов труса не праздновал, а сражался, потом попал в плен. Не расстреляли лишь потому, что он был ранен, решили — сдохнет и так. Но не умер, и его отправили на Мудьюг в числе самых первых каторжников. Петр Петрович тут почти год. Вместе с первыми заключенными корчевал вековые деревья, строил саму тюрьму — копал землянки, собирал из сырых бревен срубы, даже карцер строил.
— Раньше на всем Мудьюге одни политические были, — рассказал Петр Петрович. — А охранниками французы и англичане. Мы для них даже не скот, а так, живые мертвецы. Так они повадились по ночам в бараки вбегать и стрелять по уровню нар. А наутро смеялись — мол, сколько большевиков капут? Еще тир устроили — погонят нашего брата, а сами по нам стреляют. Еще и спорили — кто больше большевиков перебьет, тому бутылку виски. Меня дважды гоняли, да бог миловал — не попали ни разу! Как хасеи с французами убрались, да наших в охрану поставили, полегче стало. И мордуют нас и стреляют, но все-таки не так, как союзники. А политических всех повыбили, стали привозить разную шелупонь — и уголовников, и дезертиров, которые по пять раз с фронта сбегают.
Петр Петрович сидит здесь почти год. Когда красные возьмут Архангельск? В феврале? Это что ж, мне здесь еще полгода с лишним жить? Нет уж, нет уж.
— Товарищи, а мы тут долго собираемся сидеть? — спросил я.
— Ты о чем? — посмотрел на меня Корсаков.
Оглядевшись — нет ли посторонних ушей, и убедившись, что окружавший нас народ уже укладывается или уже спит, сказал:
— Бежать надо.
— Надо, — поддержал меня красноармеец.
Красноармейца звали Виктором. Фамилию он называть не стал, должность тоже, а мы и не спрашивали. Мне показалось, что парень из комиссаров, только не хочет говорить об этом вслух. Еще бы. Комиссаров расстреливают сразу. Мне вообще не пришлось ничего объяснять. Как сказал Серафим — "Володя из подполья".
— А далеко ли сбежишь? — усмехнулся Стрелков. — По Северной Двине лед не раньше октября-ноября встанет, а сейчас? Пытались по льду уйти, догнали, а потом каждого десятого