расстреляли, чтобы другим неповадно было.
— Если не сбежим сейчас, осенью переведут в Иоканьгу, — сообщил я. Чтобы придать правдоподобие своему «послезнанию», сказал: — Когда на допросе был в контрразведке, кто-то из беляков проговорился — мол, недолго тебе на Мудьюге ошиваться, скоро всех политических на Иоканьгу переведут, а там и Мудьюг раем покажется.
— Иоканьга? — переспросил кто-то из «сухопутных».
Серафим Корсаков, знавший Белое море лучше всех нас вместе взятых, вздохнул:
— Иоканьга — это полная жопа, дорогие товарищи. Это бухта за Полярным кругом, там ветра, голые скалы кругом, ни одного дерева. И оттуда уже не сбежишь. Если до железной дороги — верст сто, а дорога у белых. А по тундре — все двести, а то и триста. По тундре не уйти, в дороге помрем.
— Товарищи, я не против, — сказал Стрелков. — Только как? Вода кругом.
— А если корабль захватить? — предложил Виктор. — Вон, пароходик, что нас вез, он маленький. Если захватим, то вверх по течению можно уйти.
Я уже представил себе, как мы захватываем «Обь», водружаем на нем красный флаг… но Серафим разрушил мои планы.
— На пароходе далеко не уйдем. Канонерку вслед пошлют — бах, тут нас и видели! И вообще, обычно сюда лесовозы ходят, что бревна в Норвегию возят. Арестантов в трюм, потом около Мудьюга на якорь да в шлюпки. С лесовозом нам самим не совладать.
Идея с захватом лесовоза мне тоже не понравилась. Мы же его даже развернуть не сумеем. А коли развернем, то он по Двине не пройдет, на мель сядет. А в Норвегии что делать? Если только с Нансеном познакомиться или с Григом. Нет, Григ уже умер. Тогда тем более нечего там делать. Значит, нужно придумать что-то другое. Не бывает так, чтобы нельзя ничего придумать. Но если лесовозы и пароходы отпадали, значит нужны иные плавсредства. Хм. А ведь я что-то подобное видел.
— Товарищи, а что там за карбасы стоят? — поинтересовался я.
— Карбасы? — переспросил Стрелков. — Так известно какие, крестьянские. Из-под Архангельска сюда рыбу ловить ходят. А что карбасы? Карбасы!
Вот-вот, и я говорю — карбасы!
Глава 2. Побег
Утром в барак принесли пайки. Но применительно к обстоятельствам, их уже можно называть не пайки́, а па́йки. А как иначе, если ты сидишь в тюрьме? Каждому досталось по четыре ржаных галеты и по кружке воды. Бывалые сидельцы просветили, сообщив, что на день одному узнику положено полфунта хлеба, пять золотников мяса или рыбы, десять крупы и два сахарного песка. Но сахара ни разу не видели, потому что охранники ставят из него бражку, а потом гонят из нее самогон. В принципе, нормы сопоставимы с теми, что были у нас в восемнадцатом году, но лучше бы побольше.
Как всегда, мысленно перевел старые весовые единицы в метрические. Полфунта хлеба — двести с небольшим грамм, мясо — двадцать с небольшим грамм, крупа — сорок грамм. Подозреваю, что реальные нормы немного выше, но охранники вполне могли оставлять «излишки» себе. Может, свинарник обустроили, да мало ли. Галеты можно менять на что-нибудь полезное. Помнится во время службы в армии обращал внимания, что хлеборез вставляет в приспособление для выдавливания «шайбочек» сливочного масла, пергаментную бумажку, но не задумывался, почему. Спустя пару лет мой друг детства Владик, с которым мы играли в солдатики, два года тянувший лямку «хлебореза» и сумевший за это время накопить деньжат на фирменные джинсы и еще какие-то тряпки с американскими лейблами, пояснил, что его работа была золотым дном! Тут тебе «излишки» и сахара, и хлеба. А маленькая пергаментная бумажка на каждой солдатской порции в двадцать грамм «экономила» какую-то сотую, если не тысячную долю, которая впоследствии превращалась в килограммы! Правда, вздыхал тогда мой приятель, приходилось делиться с начстоловой.
В девяностые годы наши пути с Владиком разошлись. Я ушел в государственную структуру, а он, наоборот, вначале в бизнес, а потом в криминал. Конец, собственно говоря, закономерен. Однажды друг попал под автоматную очередь. И не омоновцев или СОБРА, а словил пули от своих же подельников. Помнится, узнав о гибели приятеля, через знакомых в милиции стал выяснять подробности. Узнал, что все оказалось предельно просто. Владик взял у своих сотоварищей энную сумму денег для покупки автомобилей не то в Польше, не то в Германии (сейчас уже и не вспомню, какие авто, но для того времени что-то крутое), все приобрел честь по чести, только попытался чуть-чуть заработать, но его отчего-то не поняли.
Труп пахана вынесли его приближенные и под охраной одного из тюремщиков деловито потащили прочь. Нас никто не спросил: отчего человек умер, своей ли смертью или помог кто? За оградой была выкопана длинная траншея, куда и складывали тела, присыпали известью, а потом, по мере надобности, закидывали землей.
На работу погнали тоже за пределы лагеря. Наш барак в количестве пятидесяти человек конвоировало шесть охранников, вооруженных берданками без штыков. Я шел и старался рассмотреть все, что нам могло пригодится. Давешние карбасы как стояли, так и стоят. Или их стало больше? Вчера посчитать не догадался, сравнивать трудно. Мачты не сняты, весла не убраны. Стало быть, лихих людей не опасаются.
Труд узников заключался в следующем — корчевать деревья, а потом сваливать их в огромные кучи. В чем смысл подобной работы я не очень-то понимал. Может быть, здесь собираются заниматься земледелием или расширяют территорию для обустройства нового лагеря? А может, просто ради того, чтобы чем-то занять заключенных, чтобы мы уставали, и не было времени для болтовни и дурных настроений?
Корчевали так. Вначале окапывали дерево, пытаясь пройти