Читать интересную книгу Шоа - Клод Ланцман

Внезапно поезд резко сбавил скорость, свернул с главного пути и черепашьим шагом потащился через лес. И когда мы выглянули в окно, которое нам удалось слегка приоткрыть, мы увидели рядом с путями человека… тот, видимо, гнал коров на выпас… и один старик из нашего купе знаками спросил его: «Где мы?» И тогда тот сделал странный жест рукой. Вот так! Провел рукой по горлу.

Это был поляк?

Да, поляк.

Где это было? На станции?

Это произошло в том месте, где наш поезд затормозил и остановился. С одной стороны был лес, с другой – луга.

И мимо вас проходил крестьянин?

И мы увидели коров, которых гнал молодой парень… с фермы… батрак.

И один из вас спросил…

Спросил – но не словами, а знаками: «Что здесь происходит?»

А тот ответил жестом. Таким. Но мы тогда не обратили на него внимания, мы его не поняли.

Крестьяне деревни Треблинка

Как-то раз из-за границы приехали евреи, они были такие зажравшиеся…

Зажравшиеся?

Они приехали в пассажирских вагонах, у них даже был вагон-ресторан; им давали пить, разрешали гулять, и они говорили, что приехали работать на заводе. Когда они увидели лес, то поняли, какой «завод» их ждет. Все показывали им этот жест…

Какой жест?

Им показывали, что их убьют.

Вы тоже показывали им этот жест?

Да, и евреи не поверили. Евреи не верили.

Но что означает этот жест?

Что их ждет смерть.

Чеслав Боровий

Когда у людей была возможность подойти к евреям, они показывали им этот жест, предупреждая их…

И он тоже это делал? Он сам делал этот жест рукой? Спроси его…

…Что они будут повешены, убиты.

Да.

Евреи, приехавшие из-за границы – из Бельгии, Чехословакии, из Франции, из Голландии и других стран, – этого не знали.

А польские – знали. Потому что в окрестных городах и местечках обо всем этом уже говорили. То есть польские евреи были предупреждены, а другие – нет.

И кого они предупреждали? Польских евреев или евреев из других стран?

Тех и других. Он говорит, что евреи из западных стран приезжали сюда в пульмановских вагонах, что они были хорошо одеты – все в белых рубашках, что в вагонах стояли цветы, что пассажиры играли в карты…

Генрик Гавковский

Но, насколько мне известно, евреев из западных стран редко привозили в пассажирских вагонах. Большинство из них приезжало в вагонах для скота.

Нет, это не так, это не так.

Не так? А что говорит мадам Гавковская?

Мадам Гавковская говорит, что, может быть, ее муж не все видел.

Да.

Он говорит, что видел все. Как-то раз на станции Малкиня один еврей из тех, что приехали из-за границы, вышел из вагона что-то купить в буфете, но поезд тронулся, и он побежал вслед за ним…

Чтобы догнать его?

Да.

Чеслав Боровий

Значит, он подходил к этим пассажирским вагонам, к этим «пульманам», как он их называет, и показывал этот жест иностранным евреям, которые были слишком спокойны и ничего не подозревали?

Да. Хотя, в принципе, не только им, но всем евреям.

Прямо шел по платформе и показывал? Спроси его!

Да, дорога проходила там же, где и сейчас; когда охранник не смотрел или куда-нибудь отходил, он показывал им этот жест…

Генрик Гавковский

Ева, спроси месье Гавковского, почему у него такой грустный вид.

Потому что я видел, как людей ведут на смерть.

Далеко ли мы сейчас от того места?

Не так далеко, примерно в двух – двух с половиной километрах…

Что именно там было? Лагерь?

Да.

А почему он показывает на этот тракт?

Там… там была дорога… железная дорога, ведущая в лагерь!

Доводилось ли месье Гавковскому, помимо тех составов, которые он вел из Варшавы и Белостока на станцию Треблинка, также вести поезда с заключенными со станции непосредственно в лагерь?

Да.

Часто ли он это делал?

Два-три раза в неделю.

И в течение какого времени?

Примерно полутора лет.

То есть на протяжении всего существования лагеря?

Да.

Вот рампа. Итак, он прибывает сюда, здесь конечная точка пути. Позади его локомотива двадцать вагонов, так? Спроси его об этом.

Нет, вагоны находились впереди.

То есть он их толкал?

Именно. Он их толкал.

Он их толкал…

Ян Пивоньский (вокзал Собибора)

В феврале 1942 года я начал работать здесь помощником стрелочника.

Здание вокзала, рельсы, платформа – все осталось таким же, каким было в 1942-м? Изменилось ли что-нибудь с 1942 года?

Ничего.

В каком именно месте начинался лагерь? Где проходила его граница?

Пойдемте. Я вам покажу точное место. Вот здесь стоял забор, который шел вон до этих деревьев. И был еще один забор, который шел в сторону вон тех деревьев.

Значит, если я сделаю шаг сюда, то окажусь на территории лагеря, не так ли? В самом лагере.

Именно так.

А здесь, в пятнадцати метрах от станции, мы уже за его территорией? Тут польская территория, а тут зона смерти?

Да. По приказу немцев польские железнодорожники обязаны были разделять составы на несколько частей: локомотив с двадцатью вагонами отправлялся в сторону Хелма; у развилки он разворачивался и вез состав в лагерь, толкая вагоны перед собой… Он ехал по другому пути, вон по тому. Там начиналась рампа.

Значит, если я правильно понял, это место находится за пределами лагеря… Но стоит вернуться сюда, и мы уже внутри него… По сравнению с Треблинкой в Собиборе станция фактически является частью лагеря. Так, здесь мы снова на территории лагеря…

Эта дорога проходила внутри него.

Та самая… та самая дорога?

Да. Та самая.

Она не изменилась с того времени.

Значит, сейчас мы находимся в месте, которое называлось рампой, так?

Да, мы стоим на рампе, куда высаживались жертвы, обреченные на уничтожение.

Выходит, мы на той самой рампе, откуда двести пятьдесят тысяч евреев, высадившись с поезда, отправлялись в газовые камеры?

Да!

В каких вагонах приезжали сюда евреи из других стран? В пассажирских, как это было в Треблинке?

Не всегда.

Нередко обеспеченные люди – из Бельгии, Голландии, Франции – приезжали в пассажирских вагонах, иногда даже в пульмановских, и, как правило, охрана обращалась с ними лучше, чем с другими узниками.

Обычно это были евреи из западной Европы, которые ожидали здесь своей очереди… Польские железнодорожники видели, как женщины красят губы, расчесывают волосы; они не знали, что их ожидает через несколько минут.

Они прихорашивались…

Прихорашивались…

И польские железнодорожники никак не могли их предупредить, потому что охрана, которая смотрела за поездом, запрещала вступать в контакт с будущими жертвами.

Тогда стояли погожие дни, как сейчас?

Увы! Деньки стояли еще лучше, чем теперь!

* * *

Рудольф Врба (Нью-Йорк), бывший узник Освенцима

Рампа была конечным пунктом поездов, прибывающих в Освенцим.

Они приезжали днем и ночью, иногда по одному в день, иногда по пять, – приезжали со всего света.

Я работал на этой рампе с 18 августа 1942-го по 7 июня 1943 года.

Поезда без конца сменяли друг друга: за время моей работы я видел на рампе сотни две составов. Со временем это превратилось в рутину. Люди беспрерывно прибывали отовсюду, ничего не зная об участи, постигшей предыдущие составы. Но я прекрасно знал, что 90 % вновь прибывших через два часа будут отправлены в газовые камеры. Я не понимал, как люди могут вот так исчезать…

Они пропадают, и как ни в чем не бывало приезжает следующий состав. И пассажиры каждого нового состава ничего не знают о судьбе предыдущего. И это продолжается месяц за месяцем. Порядок был примерно такой: допустим, в два часа ночи ожидалось прибытие «еврейского» поезда.

Сначала о его приближении к Освенциму докладывали частям СС. Потом эсэсовцы будили нас и под конвоем вели на рампу, в ночь… Нас было человек двести. Все озарялось светом. Вдоль рампы в сиянии прожекторов выстраивались эсэсовцы: через каждый метр стояло по солдату с оружием наперевес. Окруженные ими, мы ждали поезда, ждали приказов. Когда все было готово, подъезжал состав. Он двигался очень медленно. Наконец локомотив прибывал на рампу; он шел всегда впереди вагонов. Это был конец дороги, конец путешествию. С прибытием поезда на рампе выстраивалась вся бандитская верхушка; через каждые два или три вагона – иногда перед каждым вагоном – стоял унтершарфюрер с ключами, готовясь открыть двери вагонов, которые были заперты на замок.