Она подумывала о том, чтобы расстаться со спицами и пяльцами после свадьбы. Впрочем, удастся ли ей это?
Стук в дверь прервал ход мыслей Гвен. Подружки невесты вздрогнули и отскочили от двери. В комнату, широко улыбаясь, вошла тетушка Эльма, а за ней порог переступил дядя Генри. Увидев его, Гвен почувствовала, как у нее пересохло во рту.
— Уже пора? — прошептала она.
— Да, — ответила тетушка Эльма мягким тоном. — Я пришла за твоими подружками дорогая.
Девушки засуетились, а затем, расцеловав невесту и сказав ей напоследок несколько ободряющих слов, быстро вышли.
В комнате остались только Гвен и дядя Генри. Они молчали. Издали доносился похожий на прибой шум сотен голосов. Это были гости, собравшиеся в главном помещении храма. Приглашенных было более трех сотен.
«Не много ли гостей? — озабоченно думала Гвен, чувствуя, как у нее от волнения замирает сердце. — Ведь это шестьсот глаз, и все они будут устремлены на меня…»
— Ну, хорошо, — бодро вымолвила она.
Генри Бичема нельзя было назвать разговорчивым человеком. Прочистив горло, он кивнул Гвен, а затем провел пальцами по своим седым усам и стал разглядывать ботинки.
Гвен улыбнулась, вспомнив, что при первой встрече с ней он вел себя подобным же образом. Когда Гвен появилась на его пороге, он погладил усы и молча засопел. Его жена, тетушка Эльма, попросила Генри сказать хоть что-нибудь, чтобы Гвен не сочла его немым.
— Ладно, ладно, — промолвил он и снова замолчал.
В следующий раз Гвен услышала его голос только дня через два.
В тринадцать лет молчание дядюшки казалось Гвен странным, даже пугающим. Но теперь, десять лет спустя, она уже привыкла к нему, и если бы он вдруг начал разглагольствовать, то, пожалуй, не знала бы, что делать. Возможно, вызвала бы врача.
Гвен порадовалась, что именно дядя Генри должен был повести ее к алтарю. Ричард, брат Гвен, давал Бичемам деньги на воспитание сестры. Вскоре, однако, она всем сердцем привязалась к ним. Бичемы тоже полюбили ее, а после смерти Ричарда стали ее ближайшими родственниками, ее семьей.
«Но через полчаса у меня уже будет уже другая, своя, семья», — подумала Гвен.
Впрочем, можно ли приобрести семью за деньги? Эта мысль не выходила из головы Гвен, тревожа ее сознание. Гвен гнала ее, но она продолжала мучить и жечь.
Гвен тряхнула головой, чтобы отделаться от нее, но тут же вспомнила, что ей нельзя делать резких движений, чтобы не испортить свадебный наряд. Она была не права, подозревая в глубине души, что Томас связался с ней ради денег. Виконт любит ее! Конечно же, любит…
Его титул вызывал у нее восторг, и не зря. Родословное древо виконта было старинным и очень разветвленным, а ее фамильное древо походило скорее на обрубок или пень. Даром что позолоченный, усыпанный деньгами отца Гвен. Именно этот факт, прежде всего, привлек к ней внимание Томаса, Гвен не отрицала этого. Но она же не покупала себе мужа! Томас сам, без всякого нажима с ее стороны, сделал ей предложение. Что же касается силы денег, то ей не все подвластно. Ведь состояние Гвен так и не заставило лорда Трента вступить с ней в брак!
— Хороший сегодня денек, — вымолвил Генри.
— Да.
Он внимательно взглянул на невесту:
— Нервничаешь немного?
У Гвен перехватило горло, и она только кивнула.
Генри тихо засмеялся:
— Ты бы видела меня в день свадьбы! Я трясся, как осенний лист. Перед церемонией у меня началась рвота, и шафер вынужден был придерживать мою голову над ночным горшком. Я повторю тебе слова, которые он мне тогда сказал: «Пока ты правильно кладешь камни в основание фундамента, провидение будет помогать тебе строить дом».
Гвен кисло улыбнулась. У Томаса имелось тринадцать домов, и все они находились в ужасающем состоянии. Домом больше, домом меньше — это ничего не меняло.
В дверь снова постучали. Дядя Генри приосанился и предложил Гвен взять его под руку. Только теперь она заметила, что лихорадочно сжимает кулаки и ее ногти больно впиваются в ладони.
«Он любит меня, — внушала она себе. — Это главное. Он любит меня, и я хочу выйти за него замуж. Я всегда хотела выйти замуж за хорошего человека! Папа, мама и Ричард тоже хотели этого. Это была наша общая мечта!» Гвен кашлянула и взяла дядю Генри под руку.
— Я готова.
Алекс приехал без предупреждения и запретил дворецкому брата докладывать о нем. Ему нужно было разгадать одну загадку, и он хотел застигнуть брата врасплох, чтобы призвать его к ответу.
Алекс пошел по коридорам к кабинету Джерарда чуть покачиваясь. После долгого плавания он все еще неуверенно чувствовал себя на суше. От него все еще чуть веяло духами вдовы, а в животе урчало от голода. Алекс чувствовал себя усталым. Вдова прокралась к нему в каюту прошлой ночью, а до этого они тридцать дней флиртовали от скуки. Однако когда эта леди явилась к нему посреди ночи, Алекс раскаялся в том, что позволил себе заигрывать с ней. Он не чувствовал к этой женщине особой тяги. Впрочем, Алекс все равно не смог бы заснуть, даже если бы вдова не пришла к нему. Его давно уже мучила бессонница. Сначала Алексу нравилось бодрствовать в ночное время: он мог заниматься разными полезными делами, не боясь провалиться в сон. Но через пять месяцев бессонница стала казаться ему утомительной. Ночь тянулась целую вечность, а он лежал с широко открытыми глазами и ждал утра. Присутствие вдовы не скрасило его одиночества и не заставило время ускорить свой бег.
И только ее крепкие духи немного порадовали Алекса, создав иллюзию того, что он недавно принял ванну с благовониями.
Завернув за угол, Алекс постарался сосредоточиться на том деле, ради которого приехал к брату. Конечно, было бы удобно самому найти объяснение действиям Джерарда, однако ничто в доме не свидетельствовало о финансовых затруднениях его хозяина. Мягкие абиссинские ковры не заменили грубыми дешевыми половиками, на обоях Алекс не увидел более темных прямоугольников — следов от снятых со стен картин. Более того, в конюшне он заметил пару новых гнедых лошадей. Экипажи находились в прекрасном состоянии. Все выглядело как обычно, и это настораживало Алекса. Он не мог понять причин, заставивших брата принять странное решение.
Дверь в кабинет была распахнута настежь. Заглянув внутрь с порога, Алекс на мгновение опешил. Ему показалось, что он видит с детства знакомую картину: его отец сидит за письменным столом с прямой — словно штык проглотил — спиной и просматривает хозяйственные счета. От этого дежавю Алекс на какое-то время утратил дар речи. Ему вдруг, как в юности, захотелось пройти мимо открытой двери и не затевать бесполезный разговор, который, как он знал по собственному опыту, ни к чему хорошему не приведет.