– Валида, – наконец-то поинтересовалась, хмыкнула я про себя.
– Ка-а-ак?
– В-а-л-и-д-а.
– О-о-о, это очень длинно. Давай, мы тебя будем называть «россида» (русская). Хорошо?
– Хоть тунгуска, – мне хотелось съязвить, но… очень хорошо. Замечательно. Лишь бы на работу взяли.
– Да, конечно, называйте меня «русская».
Господи, и за этим надо было ехать в Грецию, чтоб стать «русской»? В России я всю жизнь была «нерусь какая-то». Слышали бы они мою хозяйку! – добавила я про себя.
– Иди за мной. Вот комната Стефаноса, – хозяйка не стала открывать дверь.
– Дальше Наташи, – она опять пальцем ткнула куда-то влево, а вот наша…
Тут она учтиво обвела меня за руку вокруг, неизвестно откуда взявшегося на полу, большого котяха, – наша спальня…
И она распахнула передо мной дверь.
Спальня была очаровательна в своем сочетании стилей «а-ля Людовик XIV» и «модерн»: огромная дубовая кровать с балдахином и кистями, спускающимися до пола, и два белых унитаза в изголовье с журналами и светильниками.
– Правда, интересный дизайн, – хозяйка кивнула в сторону унитазов. Это сейчас в Европе мода такая, – вместо тумбочек недействующие унитазы для книг.
– Шарман, – я растянула губы в улыбке.
– Здесь дверь на балкон, – хозяйка опять аккуратно обвела меня вокруг небольшой кучки дерьма на полу в спальне.
Если первый кусок экскримента не успел возбудить во мне законный вопрос «откуда?», типа «кто промахнулся»?, то теперь мне стало интересно: Кто? Кто же из них гадит по комнатам?
– А вот здесь кухня, – мы свернули налево. Кухонька была маленькая и плохенькая, как закуточек в семейном общежитии завода «Красный сталевар», – вот здесь в шкафах все есть. Вот холодильник. Ты умеешь пользоваться холодильником? Вот мойка для посуды. А вот это – Рита.
– Какая еще «Рита»? Говорили же семья – четыре человека! Только сейчас я разглядела в углу кухни грязную подстилку, а на ней матерчатую палатку. Из окошечка свешивались две маленькие собачьи лапки с лежавшей на них небольшой кудрявой головой.
Собака никак не отреагировала на наше появление. Даже хозяйское «дзудука му» не вывело из состояния сонного безразличия. Только когда хозяйка вывалила немного еды из банки с улыбающейся во весь пасть овчаркой в пластмассовую посудинку около подстилки, псина подала признаки жизни, полуоткрыв один заплывший глаз. Весь пол в кухне был усеян мелкой собачьей шерстью и такими же какашками, что попадались нам на пути.
– Так вот кто ведет праздную жизнь, не придерживаясь правил общежития! Ест черти что и серет потом где попало! Пожалуй, это явное пренебрежение к обществу. Не хилая семейка: с двумя малютками и Ритой в придачу! И все за 40000 драхм?! Но, выбора-то нет. Придется соглашаться, даже если у них есть еще и кошка, не ставящая ни в грош мой медицинский диплом о высшем образовании.
– Значит так, – ловко обогнув дерьмо и задвигая ногой собачий коврик подальше в угол, хозяйка повернулась ко мне, – ты согласна? Ты собак любишь?
Мне почему-то вспомнился «Карлсон» вторая серия, когда у домомучительницы мадам Фреккенбок спросили «любит ли она детей?».
– Как Вам сказать? Безумно! И собак, и детей, – откликнулась я, – согласна, конечно.
– Тогда бери шёку, совок и вперед! Смотри за Ритой.
– Обязательно. А за псиной твоей, конечно, нужен непростой уход! Ничего, что она не любит и презирает меня. Ладно, разберемся, – проглотила я подкатившую к горлу тошноту от вида какашек.
Когда хозяйка ушла, оставив меня с ведром воды, тряпками и еще с кучей спецприборов для создания домашнего уюта, я ткнула ногой дверь Стефановской спальни. Вы знаете анекдот про Кутаисский автовокзал? Так это вовсе не про него, а про комнату отрока.
На Кутаисском автовокзале один командировочный ищет туалет. На его вопрос местный житель отвечает:
– Зачем тебе он? Если только в дверях на ладонь накакаешь и сам внутрь забросишь. Зайти-то все равно невозможно!
Но, по большому счету, когда мы договаривались, о собачке не было сказано ни слова, а тут только за ней неделю убирать надо. Интересно, сколько времени эта квартира не видела швабры? И почему? Вроде, не траур. Не было Фреккенбок? Так тут же двое недорослей вполне детородного возраста. Но, видно, им в даже в голову не может придти, что квартиру можно убирать. Сгорела лампочка в люстре – надо вызвать электрика; плохой напор в кране, забился фильтр – пригласить гидравлика. Собачьи хм-хм – взять в дом домработницу. Занятная психология…
Я вышла на кухню. Мадам Рита, не поменяв позы, лежала торфяным пластом в углу, явно презирая жизнь во всех ее проявлениях.
– Лежит, зараза. О, да, да, вот она какая – собачья доля! Это у кого из нас, простите, собачья? У тебя, ленивая плесень, которой неохота своих же блох погонять, или у меня, – в подвале и со шваброй в мозолистых руках, чистящей Ваши…, простите, не при дамах будет сказано!..
Прошел месяц.
Всякий раз я убирала в квартире на столько тщательно, что утром, идя на работу, мечтала о том, как сегодня отдохну. То есть приготовлю только обед. Везде ведь чисто! И всякий раз, входя в дом, я поражалась той патологической настойчивости, с которой он загаживался вновь и вновь. Помните, раньше было выражение «прошел Мамай?», какой «Мамай?!» Тут прошли и Мамай, и Хан Батыр с Мазепой под ручку.
Я пыталась понять, как можно ухитриться оставлять трусы в кухонной раковине, а в кровати сальные и томатные пятна с коробками от пиццы? Ничего не поделаешь – потомственная аристократия! Отец хозяйский был каким-то там главным врачом чего-то (его портрет висит в кухне прямо над Риткиной палаткой), а дед заседал в какой-то думе.
– Русская, ты что, не знаешь, что трусы гладить надо, а не в ящик мне пихать? – это Наташа достает из комода ворох разноцветных веревок под названием «стринг». Их, как выяснилось, я должна гладить.
Кстати, как оказалось, я должна гладить и баскетбольные носки Стефаноса сорок шестого размера, больше похожие на трубы для центрального отопления, чтоб «микробы умерли». Зато «постельное белье гладить не надо». И они были совершенно правы, ведь под горячим утюгом эта старая ветошь могла бы распасться на нитки. Я и это старалась понять: хозяйка, тратившая по 40000 драхм на фирменную майку для Стефаноса, почему-то не покупала себе нормального постельного белья и ложилась в кровать прямо в туфлях на гигантской шпильке.
– Русская, сегодня хорошая погода. Оставь балкон открытым подольше, пусть проветрится, – это хозяйка дает мне последние ценные указания перед высадкой на четыре этажа ниже.
– Как Вам будет угодно, – я кривлю гримасу, в местном понятии имитирующую улыбку.
Да, пожалуй после ее ухода первым делом я открою балконные двери. При «детях» нельзя, «их может продуть».
Яркое солнце ослепило меня. Я стою на балконе. Вся огромная площадь Айя София с собором посредине словно на ладони. До чего интересно смотреть с такой высоты на узенькие улочки с кишащими на них маленькими человечками. Однако, оказывается презанимательное зрелище наблюдать за людьми, когда они этого не видят. Вон молодой человек сидит в кафетерии, широко расставив колени, не спеша попивает кофе и крутит головой по сторонам. Две девицы в умопомрачительном «мини» уже четверть часа висят на телефоне-автомате, поочередно выхватывая друг у друга трубку. Пожилая Кирия, вся в золотых браслетах от щиколоток до запястий, не может оторваться от хозяйской витрины. И еще много-много занимательного…
Вдруг, я чувствую мокрое дыхание на своей голой ноге. От неожиданности взвизгиваю и отскакиваю. Бог ты мой, это формула лени – Рита впервые пришла осчастливить нас своим присутствием и впервые за все мое пребывание в доме выползла из своего убежища.
– Ритка, глазам не верю, неужели в самом деле ты пришла, О Боже мой! Ритка, я тебя впервые вижу в полный рост! Для такого аристократического образа жизни ты весьма изящная особа! Как тебе это удается?
Собачка робко замотала хвостиком и нежно лизнула меня за пятку.
– Рита, Рита проснулась! – продолжала бесноваться я, прыгая по балкону и показывая собаке «рожи».
Болонка как-то неловко, хрипло тявкнула, не видя от меня возражений, она вдруг залилась неумелым, надрывным от долгого молчания лаем. Она радостно заметалась по балкону, спугнув с соседних решеток голубей, визжа и обнюхивая все крошечки голубиных остатков.
С этого дня, как только за хозяйкой закрывалась дверь, Рита выскакивала из своей тряпичной конуры, и начинались нескончаемые оргии. Она, как бешеная, носилась по квартире, визжала, лаяла, пыталась залезть в мои туфли, прыгала по диванам, грызла Наташины колготки, в изобилии рассыпанные по полу ее комнаты.
Но, как только часы приближались к трем, все игры постепенно прекращались. Рита носилась все медленнее. Ее заливистый лай переходил в хриплое потявкивание. И вот, как только я входила в уличной одежде, Рита снова возвращалась в свой угол на кухне, ложилась в ту же позу глубокого безразличия ко всему происходящему вокруг. Глаза ее тухли. И опять из окошечка свешиваются только две пушистые лапки и грустная головка маленького сфинкса.