Он увидел того — дед изучал содержание урны. Вот те раз. Дед-то точно того. Деловито копается в урне. Ста рублей ему мало? Что же это такое — сколько ни дай, все равно в урну полезет?
Лев Лаврентьевич поверил не сразу глазам, был момент, когда думал, что обознался, что это другой. Нет, был он. К сожалению, он. Старый знакомый.
Грустно стало. Такая тоска накатила!.. Но тоска идет за тоской. Лев Лаврентьевич прошел, не оглядываясь, — только повернул он за угол дома, как вспомнил, где и когда встречал этого деда — до этого.
Около урны! Только другой!..
Недавно совсем!
Лев Лаврентьевич так и увидел картинку: он поганый тот глянцевый в урну бросает журнал, а рядом с урной дедуся стоит — бомжеватого вида! Вот он и есть! Наконец-таки вспомнил!..
Да ведь только что было, двух часов не прошло! А казалось, в далеком минувшем виделись где-то… На кафедре… На факультете…
Тьфу ты, — да около урны!
Что же теперь получается? Получается, что бесплатный журнал сексуальных услуг, который Лев Лаврентьевич выкинул в урну, дед из урны достал? А потом извлеченный из урны журнал Льву Лаврентьевичу, как ни в чем не бывало, навязал в обратном порядке?.. и Лев Лаврентьевич принял?.. из урны журнал!.. Сам который в эту урну и бросил!..
Почему ж — “навязал”? Разве не Лев Лаврентьевич проявил инициативу, спровоцировав деда? Разве не сам? Не сам предложил ему разве сто несчастных рублей? В том-то и дело, что сам!
Можно и так посмотреть: деду сто рублей не нужны, раз он даже при деньгах роется в урнах, это очень важный момент, потому что тогда сто рублей вовсе не мзда и не спонсорский дар, а действительно плата. Плата за то, за что хотел ее дед получить, — за бесплатный журнал! Сексуальных услуг. Изъятый из урны.
Значит, прав Говнюков: Лев Лаврентьевич за сто рублей купил бесплатный журнал.
Значит, прав Говнюков: Лев Лаврентьевич лох!
И это притом, что не знал Говнюков, откуда журнал, — не знал, что из урны! И что сам Лев Лаврентьевич выбросил в урну — не знал! А если бы знал?
Нет, какой Лев Лаврентьевич лох, не дано даже знать Говнюкову!
Это удар. Под ногами земля пошатнулась.
Лев Лаврентьевич думал: что ж ты делаешь со мною, дедуся? Хорошо, я критичен к себе в мере той, что и к миру. А другой человек? А другой человек без морального стержня, стержня может и вовсе лишиться (речь идет о морали), потерять в человечество веру, сползя на стезю дозволенья всего, что в мозгу уродится, — это ль будет не грех?
Надо полагать, 150 — оптимальная доза, когда думает мозг лучше всего.
Лев Лаврентьевич остановился.
Еще один городской сумасшедший по воде, как посуху, промчался на велосипеде; некто вышел из хозяйственного, вооруженный, как пикой, длиннющим плинтусом; проворный эвакуатор поспешно приступил к пленению неверно припаркованной “девятки” — а Лев Лаврентьевич все не мог успокоиться, все стоял на месте, не двигаясь, — итожил промахи и ошибки.
Много было ошибок, начиная с той, что родился. И то, что женился. И то, что послушался Петю, соблазнился местом в машине и поехал жене за подарком (все равно ж не купил!..), и то, что журнал сексуальных услуг согласился выкинуть в урну, и то, что снова его ж и обрел… за сто рублей… но и это не все! То, что он позвонил той “одетой”, это тоже ошибка! И серьезнее всех!
Глядя на водосточную, словно вспотевшую трубу, он осознавал всю серьезность последней ошибки.
Его мобильник засвечен. Он попал в базу данных. Его теперь просто найти. Естественно, будут искать, обязательно будут искать. Вызвался и не пришел. Секс-бизнес не прощает обмана. По существу, он поступил как телефонный хулиган: сделал фиктивный заказ (или правильно как называется?), только это не то, с чем допустимо шутить. Возможно, она отказала другому клиенту, рассчитывая на скорый визит Льва Лаврентьевича, следовательно, Лев Лаврентьевич — причина ущерба, урона, потерь, как моральных, так и финансовых. Даже больше финансовых, чем моральных. Ему позвонят и спросят, где он. И объяснят, что за базар принято отвечать. Как бы то ни было, теперь от него не отстанут. Ему будут звонить и предлагать услуги известного рода. Даже ночью. Нет, именно ночью. Когда он спит (или не спит) в одной постели с женой. Которой не купил сегодня подарка.
Через перекресток проехали одна за другой снегоуборочные машины. Зачем — если сугробы растаяли?
Один выход — заказ отменить. Сейчас же. Пока ему не позвонили оттуда.
Не ждать оттуда звонка.
И он позвонил — отменить.
— Опять я, — сказал Лев Лаврентьевич.
— И где ж мы гуляем?
— К сожалению, обстоятельства изменились. Я не смогу.
— Что значит “я не смогу”? Где-то бродите рядом — и вдруг “не смогу”?! Что за дела. Приходите, не пожалеете. Нам никто не помешает. Я жду. Давайте, давайте.
— Вы правда избавляете от депрессии? — спросил Лев Лаврентьевич, потому что ему действительно было интересно услышать ответ.
— И от комплекса вины. И от дискомфортных переживаний.
— Получается?
— Еще как!
— Позвольте сознаться: не верю. Никому не верю, а вам особенно.
— Миленький, да ведь это ж надо на себе испытать, прочувствовать, а уж потом — верю, не верю. Я высшей квалификации терапевт. Я работаю с гарантией, как-никак.
— Но без интима, — попытался поддеть ее Лев Лаврентьевич.
— Только не говори, что тебе нужен интим. Солнышко, тебе общение надо, а не интим. Я ведь знаю, с кем дело имею.
— А в чем гарантия, интересно? (И действительно: в чем, интересно, гарантия?)
— Месячная отсрочка от суицида после одного сеанса.
Звучало весомо.
— Блин, — оценил гарантию Лев Лаврентьевич. И услышал:
— Ну ладно по телефону трепаться. Адрес напоминаю.
Напомнила.
А почему бы и нет? Даже интересно с ней пообщаться. Все новые впечатления.
…Дверь открыл шкаф — широкоплечий, широкоскулый, и глаза у него были расставлены тоже предельно широко. Бритым наголо был.
Смерив взглядом Льва Лаврентьевича, он громко сказал: “Твой!” — и удалился на кухню.
Из комнаты вышла — Лев Лаврентьевич сразу узнал в ней “одетую” — полная женщина лет тридцати пяти — сорока, губы накрашены, стрижка каре; “одетая” была одета в спортивный костюм сочно-синего цвета и походила на ветеранку большого спорта — всего более на бывшую штангистку в среднем весе.
— Ну-с, в чем же наши проблемы?
— В смысле? — спросил Лев Лаврентьевич.
— Угрызения совести? Ощущение невыполненного долга? Нравственные страдания из-за собственного несовершенства? Нет? Пальто, будьте любезны, сюда. У вас что, вешалка оторвалась? Почему не пришито? Жена есть?
— В общем, да, — пробормотал Лев Лаврентьевич, повесив пальто на петельку для верхней пуговицы.
Интервью продолжалось:
— Я хочу знать причины депрессии. Что не устраивает?
— Меня все устраивает… но как-то все не так… неправильно как-то…
— Чувство вины?
— Да нет никакого чувства вины… Ни перед кем я не виноват…
— Ну конечно. Претензий к миру у нас больше, чем к себе. Во всем у нас человечество виновато.
— В целом у меня к человечеству нет особых претензий, разве что к отдельным его представителям есть, и большие… Но, с другой стороны, согласитесь, в каком-то смысле человечество наше… увы, увы…
— Человечество — увы, а вы — ура.
— Да как раз не ура. Было бы ура, я бы с вами не разговаривал.
— Что пили?
— Водки… немного.
— Три тысячи, — сказала “одетая”.
Он знал, что дорого будет. Отступать поздно. Достал деньги, она спрятала ассигнации в карман спортивных штанов.
— Будешь называть меня госпожой.
“Резковата”, — подумал Лев Лаврентьевич.
Он хотел еще немного пофилософствовать на тему изъянов человечества, но госпожа спросила:
— Чашечку кофе?
— Да, чашечку кофе, если можно.
— А кто сказал, что можно? Я спросила, хочешь или не хочешь, а можно или нельзя, это не тебе решать, понял, урод? Что глаза вылупил? Руки по швам! Шагом марш в комнату!
Ноги сами развернули Льва Лаврентьевича, как ему было приказано, и повели в комнату едва ли не строевым шагом. При этом Лев Лаврентьевич наклонил голову, словно боялся удариться о косяк. Или получить по затылку.