Инспектор Леса, похоже, прочно дружил с арифметикой и любил числа, он сказал:
— Сорок процентов из пятидесяти это филин.
— А остальные… десять? — спросила Ксюша.
— Остальные десять кто-то другой.
— А скажите, пожалуйста, меня вчера укусил клещ, есть ли здесь разносчики энцефалита?
— Точной статистикой не располагаю, но имеются случаи. В прошлом году часто случалось.
— Ну, “часто случалось” — это единицы все-таки, — встрял Глеб. — На тысячу укусов один опасный.
— Да, примерно так, — прикинул Инспектор Леса. — Один процент из пятидесяти.
— Странно вы как-то считаете, — сказал дизайнер Зайнер. — Вы хотите сказать, два процента из ста?
— Просто два процента, — сказал Даня.
— Из ста?
— Ясно, из ста.
— А он говорит, из пятидесяти.
Инспектор Леса не спорил. Он сказал примирительно:
— За каждым процентом стоит человек.
Дизайнер Зайнер и Даня переглянулись, Глеб почесал затылок.
— Правильно, — сказала Ксюша, — а есть ли в Первомайске санэпидстанция… или не знаю что… лаборатория, куда бы можно было сдать клеща на анализ? Ну и самой показаться врачу?
— Зачем тебе Первомайск? — спросил Глеб. — Завтра понедельник. Подсохнет — и поедем в областную больницу. Сто километров каких-то. Потом вернемся.
— Завтра будет поздно, солнце мое. Необходимо сегодня, — сказала Ксюша. — Ходит ли сегодня автобус в Первомайск?
Инспектор Леса ответил загадочно:
— Полагаю, что есть. При больнице.
Все напряглись. Следовало догадаться, что это ответ на первый Ксюшин вопрос (о наличии санэпидстанции в Первомайске); потом он сказал об автобусе:
— По расписанию — да.
— Вы знаете расписание? — спросила Ксюша.
— Конечно. — Инспектор Леса обратился к Дане и Глебу: — Три раза в сутки: утром в семь пятьдесят, днем в двенадцать тридцать и вечером…
— Извините, им неинтересно. Пожалуйста, мне. Клещ укусил — только меня.
— Ну зачем же ты так, — сказал Глеб.
Глядя на Ксюшу, Инспектор Леса продолжил:
— …И вечером без десяти шесть. Если пойдете, остановка рядом с карьером, отсюда километра три с половиной. Хотя сегодня может и не быть дневного. Вы же знаете, какой день. В деревнях все по домам сидят. Ждут, когда привезут листы. И потом — телевизор… Программа… Но по расписанию — да.
Вновь подошла Таня (пока говорили, она отлучилась к машине за кремом против загара):
— А вы — уже?
— Мне не в чем каяться, — обратился Инспектор Леса ко всем присутствующим.
Усмехнувшись, Даня Глебу заметил:
— Что-то в этом есть диссидентское.
— Нонконформизм какой-то, — отозвался Глеб.
— Это как посмотреть, — сказала Таня, выдавливая из тюбика на ладонь.
Инспектор Леса сказал:
— В волости праздничный концерт днем, но у них свой автобус от администрации. В любом случае попутку всегда можно поймать.
— А вы сами пешком? — спросила Ксюша, не взяв у Тани протянутый тюбик.
— Я сам — да. На машинах сюда редко добираются. Счастливо отдохнуть! Ушел.
То есть это он так сказал о себе: “Ушел”.
И действительно, Инспектор Леса — ушел.
Даня, Таня и дизайнер Зайнер долго еще обсуждали встречу с
Инcпектором Леса, его непрямолинейные высказывания, а также его гражданскую позицию в свете общественных настроений последнего времени.
Ксюша демонстративно пошла готовиться идти пешком — демонстрация была замечена только Глебом, он поспешил за Ксюшей в палатку. Потому что идти пешком был не готов.
— Ну и что ты придумала? — спрашивал Глеб, сидя перед ней на корточках: Ксюша лежала на спине с поднятыми ногами и напяливала на себя тугие джинсы вместо только что снятых шорт. — Я что, тебе несчастья желаю? В чем дело? Ты так себя ведешь, словно все виноваты, что клещ укусил именно тебя.
— Где клещ? — спросила железным голосом Ксюша.
— В баночке.
— Где баночка с клещом?
— В кармане рюкзака. Сегодня в Первомайске ничего не работает! Завтра поедем на машине!
Она его, конечно, не слушала.
Вслед за Ксюшей Глеб вылез из палатки, “ну ладно” сказал. Пошел к друзьям договариваться, что купить. И относительно водки — сколько.
Когда миновали первое поле, Глеб догадался посмотреть на
часы — было без пяти одиннадцать. Рано вышли — за сорок минут до карьера дойдут и будут целый час ждать автобус.
Глеб знал цену Ксюшиной раздраженности. Собираясь куда-нибудь, они не могли не поссориться, но, как только отправлялись в путь, немедленно забывали о разногласиях, как будто и не было ничего. В дороге если и ссорились, то только во время остановок, не считая тех редких случаев, когда Ксюше дозволялось сесть за руль (тут она получала от Глеба по полной программе, смиренно терпя). Почему передвижение в пространстве, независимо от способа и цели передвижения, действовало на Ксюшу умиротворяюще, дисциплинирующе, а в плане психического здоровья даже целебно, Глеб объяснить не мог, но было бы глупо ему этим не пользоваться. Он знал, что Ксюша рано или поздно повеселеет. Так вроде бы и получилось, когда колея, вдоль которой они, обходя лужи, шли полем по направлению к лесу, обнаружила приблизительное сходство с дорогой. Ксюша словно выдохнула — и таким замечательно отрезвляющим выдохом, какой только и ждут, когда говорят: “Выдохни!” А развлекла ее не какая-нибудь природная достопримечательность, но собственная забывчивость: она не узнавала пути, уже преодоленного ими прежде в другом направлении на машинах.
— Неужели мы ехали здесь? — сказала она, самокритично улыбаясь (вероятно, своей способности не замечать очевидного). Впрочем, сегодня ее веселости — это Глеб почувствовал сразу — оттенок обреченности все же будет присущ.
— Извини, я вспомнила, просто у меня двоюродный брат умер от энцефалита.
— Во-первых, почему “извини”? Во-вторых, как это “просто”? В-третьих, ты никогда не говорила этого.
— Или троюродный. Даже не знаю, как его зовут. Я еще на свет не появилась. Просто вспомнила, кто-то из родни умер от энцефалита ребенком.
— Прямо сейчас вспомнила?
— Ну да. А что такого?
Он не сказал, что думает. Умереть мог, но если бы действительно умер, сразу бы вспомнила. Еще вчера.
− Что же, по-твоему, я придумываю?
— А зачем ты наплела про женщину, которая кричала в лесу?
— Ты ничему не веришь, — сказала Ксюша.
Веришь, не веришь. Какая разница, чему верит Глеб и чему он не верит? Да мало ли чему он не верит? Он, например, не верит в искренность тех, кто называет ее куколкой, потому что он знает, как им обоим завидуют. А притом что глаза у нее огромные и что искусственная блондинка, каждому, верит он, видно за версту, какая она непростая, нетривиальная, нестандартная.
Или вот, например, Глеб не верит тому, что Ксюша способна состариться. Разумеется, все стареют. Он может легко представить стариком себя: лысым, сутулым, хромым. Он даже может, дурачась, убедительно изображать из себя мемекающего маразматика. Но он не может представить старухой Ксюшу.
А еще он верит ее поощрительным откровениям, этим ее “ни с кем как с тобой”, потому что он верит в себя и не верит, что она знает по-настоящему правду, потому что откуда ж ей знать, если у нее, верит он, было других с гулькин нос и никогда больше не будет.
Верит он Ксюше по крупному счету, а не верит по мелочам. Иногда мелочи выводят его из себя, особенно когда Ксюша на них с упорством настаивает, но чаще он воспринимает их как занятную данность. Единственное, в чем не всегда Глеб уверен, — это верит ли она сама своим выдумкам; иногда он верит, что да, иногда он верит, что нет.
Дошли до щебенки. Автобусная остановка была обозначена бетонным сооружением, похожим на коробку, опрокинутую набок.
Карьер напротив остановки был весьма живописен. По краям карьера высокие сосенки кривыми корнями цеплялись за кромку обрыва. Судя по заржавелости оставленных внизу железяк, карьер уже давно не разрабатывали.