То есть — действительно много. Десятки тысяч. Не меньше чем по батарее при каждом полку. А не по артполку при каждой дивизии, как считал Милютин. Чувствуете разницу? Вместо шестнадцати крупнокалиберных монстров на каждые двадцать тысяч человек, ГАУ рекомендовало — по четыре на каждые две. Или — сорок на дивизию!
Дмитрий Алексеевич конечно же знал, в каких отношениях находимся мы с Георгом Стрелицким. И о том, что Володя Барановский мой, так сказать, протеже — тоже осведомлен. А уж Великий князь Константин, думается мне, не раз высказывался обо всех членах правительства и начальниках Комитета министров в частности, поддержавших введение законов в поддержку отечественных производителей. Не сомневаюсь, что в Мраморном дворце не единожды обсуждалась и моя скромная персона.
Не мудрено, что и до истории с Володиной пушкой, Милютин уже имел обо мне определенное мнение. Потом же, особенно после высочайшего рескрипта, коим Николай повелевал ввести в русской армии батареи артподдержки, как еще один, дополнительный батальон при каждом полку, военный министр и вовсе записал меня в недруги.
Тогда, мне было по большому — счету все равно. Я был рад, что армия станет сильнее. Мы изыскали средства в казне и распределили госзаказ на собственно орудия и боеприпасы по русским заводам. Барановский получил премию в десять тысяч рублей ассигнациями, место в особом Императорском оружейном конструкторском бюро Кронверка Петропавловкой крепости, и заказ на доведение до божеского вида пулеметательной машины. Георг удостоился благожелательного кивка от за что-то невзлюбившей его тещи — Великой княгини Елены Павловны. Никса очередной раз показал дяде из Мраморного дворца — кто в доме хозяин. Правящая партия снова победила.
Потом. После. Возникали еще вопросы касающиеся ручного стрелкового оружия. Револьверов и первых прототипов автоматических пистолетов. Стальных касок, штыков и еще какой-то ерунды вроде обмоток или пряжек для портупей. И каждый раз Милютин занимал позицию прямо противоположную моей.
С министром финансов и морским министром у меня отношения сложились, скажем так: рабочие. А ведь и Михаил Христофорович, и адмирал Николай Карлович Краббе, так же, как и Милютин, числились сторонниками Великого князя Константина. Странно мне это было и непонятно. И я так и пребывал бы в сумерках очевидности, если бы Володя, князь Барятинский — бессменный адъютант, секретарь и доверенное лицо императора, не раскрыл мне глаза.
Одно к одному. События цепляются за личности, которые становятся причиной событий. Кто бы мог подумать, что мой хороший приятель, полковник личного конвоя ЕИВ, князь Барятинский, являющийся дальним родственником генерал-фельдмаршала Александра Ивановича Барятинского, станет камнем преткновения в наших с Милютиным отношениях. Отчего-то, Дмитрий Алексеевич решил, что мы с обоими Барятинскими подговорили герцога Мекленбург-Стрелецкого интриговать в Комитете министров и Госсовете против проводимых военным министром реформ. Великий князь Константин Николаевич легко мог уверить своего протеже в нашей к нему лояльности, но, из каких-то своих, великокняжеских соображений этого не делал.
К слову сказать, Никсе такой раздрай в его ближайшем окружении, среди людей, коих государь считал своими соратниками, был не по душе. Во время одного из заседаний Комитета, Его Императорское Величество даже изволил, в резких выражениях, прервать наметившуюся было очередную перепалку. А после, когда я провожал Николая галереями из Старого Эрмитажа в Зимний, он порекомендовал мне немедля наладить отношения с Милютиным. Любым способом!
И я этот, едрешкин корень, способ изыскал. Только претворить в жизнь не успел. Наступил этот проклятый январь одна тысяча восемьсот семьдесят пятого года. А теперь вот выходило, что именно от позиции Милютина могло зависеть, как именно воспримет последний Манифест почившего государя Великий князь Константин Николаевич.
— Вам нехорошо, Герман? — по-своему истолковав затянувшуюся паузу, поинтересовалась императрица. — Впрочем, нам всем ныне нехорошо. Присядьте же сюда. И скажите, наконец, каков же мой шанс исполнить волю Николая?!
— Не смею… — пролепетал я, вдруг со всей очевидностью осознав, что этот новый, старый мир настолько сильно впитался в мою кровь, что невозможно было и помыслить плюхнуться в предложенное дамой кресло до того, как она усядется первой.
— Полноте вам, Герман Густавович, — устало отмахнулась Мария Федоровна, тем не менее, устраиваясь на сидении стула с вычурными ножками. — Дозволяю вам, мой верный рыцарь, сидеть в моем присутствии.
— Благодарю, Ваше Императорское Величество, — получалось еще с легкой хрипотцой, но уже куда более уверенно. Тем более что теперь и я мог дать отдых усталым членам. — Позволено ли мне будет спросить, сколь сильно ваше желание, не смотря на возможное противодействие вельмож, все-таки стать полноправной правительницей Державы?!
— Такова была воля моего царственного супруга, — очаровательно поджав нижнюю губу, вскинула подбородок императрица. — Императора Николая, которому вы, сударь, действительный тайный советник, клялись в верности.
— Так оно и есть, — я встал и поклонился. — Однако, Ваше императорское величество! Мне необходимо знать — намерены ли вы бороться за свое право управлять страной, а не удовлетворитесь опекой над наследником престола, Великим князем Александром? Дело в том, Ваше императорское величество, что братья покойного Государя…
— Да-да, братья! — вскричала Дагмар, перебивая меня. — Сергей с Павлом еще молоды и не могут никак… Да! Никак. Их влияние можно не учитывать… Алексея ныне нет в Петербурге. Куда вы его услали? В какие-то северные, льдистые моря? А ведь окажись он теперь здесь, Сейчикнепременно бы меня поддержал.
Мария Федоровна наверняка намеренно использовала домашнее прозвище третьего сына Александра Второго, хоть оно и казалось неуместным в том положении. Однако я понял смысл этого намеренно допущенного не комильфо. Их, императрицу, Великого Князя Алексея и молодую супругу другого брата Никсы — Владимира, великую княгиню Марию Павловну, последнее время и не называли иначе, чем «три мушкетера». Очередная поделка немецкого беллетриста, Георга Ф. Борна «Анна Австрийская, или Три мушкетера королевы», была столь же популярна в салонах Петербурга, как и в прочих Европейских столицах.
Если уж Мария Федоровна упомянула Алексея Александровича, следовало ожидать и несколько слов о принцессе Мари. Удивительное дело! Дочь великого герцога Мекленбург-Шверинского Фридриха-Франца Второго, Мария Александрина Элизабета Элеонора, герцогиня Мекленбург-Шверинская, стала первой немкой, кого датская принцесса не считала недругом. Больше того. Умная, живая и обаятельная супруга Владимира Александровича мгновенно стала лучшей подругой императрицы.
— Так и в самом близком участии нашей принцессы Мари. Уверена, она сделает все возможное, дабы Владимир Александрович так же встал на мою сторону.
Оставалось лишь еще раз вежливо поклониться.
— Садитесь же, Герман Густавович, — повелела примеряющая на свои плечи горностаевую мантию женщина. — Скажу вам честно. В тот час, когда вы с Николаем уговорили Володю принять на себя бремя управления этой вашей новой Службой Безопасности, мне казалось, он навсегда потерян для вас,