круга, всегда были готовы помочь единоверцу и тянули за собой менее активных братьев по вере. Но их замкнутые общины в одночасье ушли в историю.
Так вот, эти самые приверженцы веры дедов, и составили основную массу славянофилов. Не потому, что расхаживали в старомодных костюмах, а потому что воспитаны были в архаичной среде замкнутых, живущих прошлым, патриальхальных общин.
Эти Цибульские, Кокоревы, Прохоровы, Морозовы, саратовские Мальцевы — «хлебные короли», способные диктовать цены на зерно лондонскому Сити, московские Трындины, которые в оптических приборах с немецким Цейсом на равных, Третьяковы, Рябушинские — одевающие пол страны в свои ситцы, и десятки, сотни других староверов, очень быстро заявили о себе. Большинству из них хватило четырех лет, чтоб удвоить капиталы. По сведениям Статистического департамента МВД, на конец прошлого, семьдесят четвертого года, совокупное состояние купцов и промышленников — выходцев из старообрядческих общин — составило почти полтора миллиарда рублей. Два бюджета России, едрешкин корень! Каким бы презираемым дворянами не было купеческое сословие, не считаться с политическим весом этаких-то деньжищ просто невозможно.
И я, благодаря давным-давно, еще в Томске, созданной Торгово-промышленной палате, имел некоторое влияние на виднейших богатеев страны. Это кроме административного ресурса, конечно. Исключительно личными заслугами и длительными партнерскими отношениями.
С Великим князем Константином Николаевичем нас тоже многое связывало. Он покровительствовал министру финансов Рейтерну, и военному министру Милютину. И если с Михаилом Христофоровичем мы первый год по восшествии Николая на престол чуть ли не ежедневно виделись, пребывая если не в дружеских, то уж в приятельских отношениях, то с Дмитрием Алексеевичем как-то дружба не заладилась. Очень уж ревниво тот относился к моим попыткам вмешаться в реформы военного ведомства.
Прежде, в бытность свою начальником Томской губернии, помнится, удивлялся тому, как тесно связаны между собой старожильские семьи в Западной Сибири. Изощренные родственные связи, соседство или стародавняя вражда объединяли первопоселенцев в один особенный, отличный от коренной России, этнос.
Потом, уже в Петербурге, столкнулся с тем обстоятельством, что и тут — одна большущая деревня. Всюду одни и те же фамилии, перепутанные родственные нити и кумовщина. Помню, с какими трудностями мы в Томске столкнулись, когда затевали тамошний Механический завод. Если рабочую силу еще, худо-бедно, как-то можно было по сусекам наскрести, то с инженерами, а особенно с главным инженером — была настоящая беда. И тут, кто-то из столичных покровителей порекомендовал мне замечательного специалиста, изобретателя, педагога и ученого, профессора Степана Ивановича Барановского.
С появлением в Сибири профессора, дело пошло на лад. В семьдесят третьем завод даже выпустил паровоз собственной разработки. Какой-то там, если верить восторженным статьям Ядринцова в Томских Губернских Ведомостях, весь из себя чудесный. Неимоверно мощный и потребляющий ничтожно мало топлива. Газетку ту, я с огромным удовольствием, показал министру Путей Сообщения. Уж кому как не генерал-инженеру Мельникову, положено лучше других разбираться во всех этих паровозных штучках. А Павел Петрович взял да и отправил в столицу Западной Сибири особую комиссию, а потом и заказал на Барановском заводе пятьдесят таких тягачей для Российских Императорских Железных дорог. И триста вагонов, и какие-то еще железнодорожные причиндалы. Всего на сумму в шестнадцать миллионов. Сделка века, едрешкин корень. По углам пошли шепотки, будто бы не чистое тут дело. Будто бы это я, пользуясь близостью к трону, пропихнул выгодный заказец для фабрики, в которой долю имею. Гнусные пошли разговорчики. Нехорошие. Я даже, дабы опередить доброжелателей «не в силах скрывать столь важные сведения от своего Государя», поделился с Николаем курьезом о заказе МПС. О том, как статейка, вовремя попавшая на глаза кому надо, может создать этакие-то преференции для молодого сибирского предприятия.
Ну, вот. Вечно меня куда-то в сторону уносит, стоит о родном Томске вспомнить. Я о Барановских — отце с сыном — хотел сказать. А вывернул опять на паровозы. Между тем, пушка, с чертежами которой отпрыск Степана Ивановича, Владимир Степанович ко мне в столицу явился, уж точно не менее, а, быть может, и более важна, чем новейшей системы паровая машина.
Так уж Господом нашим, Иисусом Христом положено, что в пушках я столь же много смыслю, сколь и в металлургии. То есть — по верхам, на уровне слегка просвещенного обывателя. Заметьте — я сказал обывателя, а не пользователя. Потому как, пока на заводе Нобеля первое орудие Бараноского-младшего не выполнили, и на полигон под Ораниенбаумом не привезли, я пушки и видел только в виде медных исторических экспонатов, коими мы китайцев в Чуйской степи пугали.
Размер снаряда ни меня, ни специально приглашенного на демонстрацию новинки герцога Мекленбург-Стрелицкого, не впечатлил. А вот скорострельность — да. Георг-Август вообще большой любитель всего бахающего и взрывающегося. И чем новее, чем современнее бахалка и взрывалка, тем в большем восторге будет этот большой ребенок. В общем, выписали Володе предписание Главного Артиллерийского Управления — довести калибр как минимум до трех дюймов, а при возможности — и более. Разработать удобный лафет и предложить несколько видов зарядов для снарядов. Я еще от себя добавил — чтоб непременно возможность у лафета была — дуло вверх задирать. Хотя бы до сорока пяти градусов. И щиток — в обязательном порядке на пушке должен был появиться щит от пуль и осколков.
И в мае прошлого, семьдесят четвертого, это, по местным меркам пока еще чудо-юдо, упряжка лошадей лихо выкатила на полигон. Под светлы очи похахатывающих генералов. И когда позволили-таки орудию сделать серию выстрелов, улыбки с лиц куда-то подевались. Потому как, чем больше Его Высочество Георг и молодой изобретатель Володя Барановский рассказывали и показывали о новейшей пушке, тем больше воинские начальники хотели заполучить эту игрушку в свои руки.
Больше всего вопросов было о стрельбе с закрытых позиций. В прототипе номер два такой возможности еще предусмотрено не было, но о работах в этом направлении Владимир Степанович молчать не стал.
Так вот. Когда новейший, с подъемным механизмом, лафет был готов, на смотрины чуда невиданного даже Никсу пригласили. А вот о военном министре — забыли. Володя просто не посмел, я не подумал, а Георг и прежде не особо с Милютиным ладил. И о пушке, способной поражать врага с недосягаемой для ответного огня позиции, глава военного ведомства узнал из акта комиссии ГАУ, настоятельно рекомендовавшей скорейшее принятие орудия на вооружение русской армией.
Только была там еще одна закавыка. Пушка у Барановского получилась пусть и не шедевральная, но уж, для нынешнего уровня — прорывная точно. Скорострельное, легкое орудие поддержки. Это значило, что таких в армии должно было быть много!