Читать интересную книгу Пять синхронных срезов (механизм разрушения). Книга первая - Татьяна Норкина

– И всё, что ли?!

Отвечает немного растерянно, но вместе с тем как-то с достоинством, мне даже понравилось:

– И ещё – медаль…

Мне велят теперь обойти главный корпус, и там находится такая небольшая контора, там можно заплатить за общежитие. Я выхожу из приёмной комиссии и слышу уже за спиной, как золотая медалистка странно называет факультет: «зверо-пушной». Я удивляюсь: надо же так умудриться сформулировать; такого сочетания слов вовсе не существует. Все хотят учиться на звероводстве; даже те, кто не знают, что это такое есть, думаю я снисходительно.

Хорошо, конечно, это очень хорошо, что мы с ней обе поступили и встретились в сентябре в учхозе, в кузове грузовика, готовясь спрыгнуть на землю по колесу и, обгоняя всех и друг друга, мчаться в столовую… Я восклицаю: «О! Привет! Это ты!» А она мне в ответ: «Только сейчас увидела меня?! Я тебя давно увидела!» Да, только сейчас, и как только увидела-узнала, так сразу и поздоровалась как почти со знакомой!!!!!!!! Я же деревня! А вот ты видела меня и молчала, нет, чтоб сказать, например, так: «О! Ты поступила!» Я немного удивляюсь.

* * *

Плачу и за курсы, и за проживание в общежитии и отправляюсь в первое общежитие. Адрес общежития – ул. К.И. Скрябина, д. 25, корп. 4, но находится оно на улице Чугунные ворота. Красивое название для улицы, не правда ли?! Улица тенистая, короткая, «односторонняя»; по одной стороне тянется решётчатая ограда, за этой оградой густые колючие кусты, а за ними начинается территория академии.

Комендант называет номер комнаты на пятом этаже. Там уже живут три девочки – Лариса Казакова и Танька Миллер (на ветфак), Вика Щербина (на биофак). Четыре железных кровати, одна свободная, сразу у двери, и я её занимаю. Танька Миллер была очень противная, она постоянно портила мне настроение, она не поступила. Все остальные поступили, мы с Ларисой по эксперименту.

Для начала я беру свои жёлтые босоножки, кладу их в пакет и выхожу на улицу; то и дело спрашиваю у прохожих, где ремонт обуви. Я иду по улице Чугунные ворота до Ташкентской, фиксирую мимоходом, что вот она, почта, можно будет потом не искать, и за домами, где винно-водочный магазин – ремонт обуви. Мелкими гвоздиками за копейки мне надёжно прибивают каблук, и я второй раз за день в Москве переобуваюсь.

Можно не сомневаться, что на обратном пути я захожу на почту: отправляю родителям телеграмму и покупаю конверты.

Лариса Казакова приехала поступать с папой; он как-то купил сосисок, сварил их и счёл нужным всех девочек угостить. Так я первый раз в жизни увидела сосиски. Как и тетрапаки молока. Как ни странно, Лариса с Танькой – одноклассницы, приехали поступать откуда-то с юга вместе; кажется, даже подружки. Но Танька вздорится со мной, а Лариса нет, она очень спокойная. Не могла уж подружку свою привести в порядок.

* * *

Самое главное сейчас – начать заниматься. Я точно помню, что мне не было страшно, хотя сейчас, когда я пишу и вспоминаю, мне и то страшно за себя. Ведь я совсем одна – как же я смогла к этому привыкнуть, прижиться в Москве?! Хотя бы для начала и на месяц! Очевидно, я сразу же написала всем письма – и родителям, и родным, и друзьям и невдолге стала получать ответы. Все письма я храню до сих пор, и их можно перечитать.

Мама мне написала: «Учи, Танечка, может быть, ты и поступишь!» Это было так хорошо, так правильно сказано, это было как раз то, что мне было очень нужно. Мамочка моя спокойно допускала, что я могу и не поступить. Я от этого не стала бы хуже (какие-то дураки не приняли бы меня в ветеринарную академию). Я так и видела себя плачущую на груди у мамы, а мама бы меня утешала. Бог милостив, этого не случилось, но, наверное, именно потому, что мне было «куда отступать». Это очень нужно любому человеку всегда, а не так, что «все мосты сожжены».

Одновременно с этим я абсолютно не видела себя нигде, кроме как в этих стенах, надолго, на целых пять лет, – ни в сельхозтехникуме, ни у папы на звероферме проходящей практику. Это совсем другое, это от уверенности, глубоко в душе, что поступлю.

Прямо противоположно «видела ситуацию» папина сестра тётя Галя. Она написала мне: «Ты должна поступить, ты должна доказать всем, что ты Норкина». Я нисколько не расстроилась: про себя я подумала, что никому ничего задолжать не успела; тётя Галя пишет мне непонятно что. Ответила я, разумеется, в высшей степени благовоспитанно.

Ещё за полгода до поступления, зимой, мы с папой были в гостях в Тюмени у папиных сестёр. Всем было очень интересно, что я намерена делать «после школы». Тогда впервые тётя Галя удивила меня: она сказала, что папе нужно будет обязательно ехать со мной в Москву и каким-то образом содействовать моему поступлению. Прекрасно помню, как мне эти слова не понравились, и я ответила, с трудом удерживаясь на грани приличия:

– Сама поступлю!

Юношеский максимализм! С высоты своего жизненного опыта (такое ли она встречала-слышала в своей жизни!) тётя Галя реагировала на мой юношеский максимализм спокойно, убийственным ужасным тоном: «Они тебе зададут такой вопрос, какой твоему папаше и не снился!» Конечно, против этого не попрёшь, но, а зачем им задавать мне какой-то жуткий вопрос? Все тяжело замолчали, тема сама исчерпала себя. Постепенно перешли на разговоры про другое. Разумеется, все хотели только одного – чтобы я поступила, куда наметила, и каждый по-своему видел, как мне помочь.

Папина сестра тётя Валя тоже прислала мне на абитуру письмо, оно было исполнено спокойствия и доброжелательности. Тётя Валя преподавала в университете в Тюмени немецкий язык и всегда принимала вступительные экзамены. Так что это был взгляд «с противоположной стороны баррикад», это было очень интересно и полезно. «Некоторые преподаватели имеют привычку перебивать студента, надо не терять нить рассуждения, ответить на дополнительный вопрос и продолжать, как говорится, своё, по порядочку… Экзаменатор мысленно ставит сначала самую высокую оценку, и затем начинает её снижать. Так вот, надо не дать преподавателю снижать оценку».

Папа не писал писем отдельно, а иногда делал приписки в маминых письмах. «Я приеду в августе, если пойму из твоих писем, что нужна моя помощь…»

Ещё чего не хватало, помню, подумала я.

* * *

Все мои подруги уже давно – уже целый год – были студентами и с удовольствием и серьёзно делились со мной своим жизненным опытом. Надя Холодова училась в пединституте на истфаке и находилась в археологической экспедиции, «в раскопе», как она писала. «Не пасуй перед умными мордами; они умны до поры до времени… Помни пословицу: „Хорошо смеётся тот, кто смеётся последним“, вот и постарайся быть этим последним…» Со своего раскопа Надя мне прямо про Таньку Миллер писала, она словно уже была здесь и слушала наши разговоры! Мне даже легче стало.

Таня училась в Новосибирском университете на экономическом факультете. Она проводила свои первые каникулы дома, в Белоярке. С Ирой Лебедевой они время зря не теряли, а развернули разнообразную бурную деятельность: работали на норковой ферме (это было вроде разминки, от нечего делать, это было так принято), по субботам ходили в клуб на танцы, лазили по ночам к бабкам за ягодами и даже, кажется, дружили с солдатами. Ира училась в химико-технологическом техникуме на отделении аналитической химии.

Таня писала мне в Москву непривычно-афористически: «Я признаю в жизни только один компромисс – компромисс на вступительных экзаменах». Таким образом, иносказательно она внушала мне, чтоб я не вздумала доказывать что-то своё преподавателям; от своих родителей-педагогов она знала, что я легко выхожу на спор с учителями в школе. Но афористический совет пропал зря: ни малейшего желания спорить с кем бы то ни было я не имела: преподаватели принимали экзамены в высшей степени доброжелательно, мне нечего было им возразить.

Ира попросила меня купить босоножки «на платформе», ведь в новосибирских магазинах было абсолютно пусто. Я купила и отправила бандеролью; как сейчас вижу их перед собой: беленькие (сегодня бы сказали: цвета слоновой кости), на очень модной «сплошной» платформе. Но что-то ни ответа, ни привета, и мне пришлось у Нади выведывать, а понравилась ли Ире моя покупка.

Надя мне не отвечает прямо, а пишет: купила, отослала, и не думай ни о чём, занимайся лучше, не отвлекайся. Я как-то странно подумала – и правда, никто ничего не заказал, а Ира – управилась, словно хотела сказать, ты, может быть, больше в эту Москву и не поедешь, а как мне без босоножек – босиком ходить?.. Многое забывается; эту эпопею с босоножками я совсем недавно вычитала из писем: начинаешь читать, и не можешь оторваться.

* * *

С Таней Поповой мы познакомились в Новосибирском академгородке за год до того, в августе 1977 года, в летней физматшколе университета. Таня поступила в физматшколу, а я нет, я домой вернулась. Весь десятый класс мы переписывались; как-то раз я приезжала проведать их… Она сдавала вступительные экзамены в университет, как известно, в июле; на мой взгляд, это очень трудно, буквально сразу же после школьных экзаменов. Мы успели переброситься письмами; она поступила. Таня пишет мне: «Танечка, ты, наверное, уже забыла, о чём писала мне (как верно, я даже не ожидала, что можно так верно угадать; я, конечно же, не забыла, о чём я писала Тане, но это стало настолько неактуально, что не хотелось даже вспоминать), но я думаю, что с девочками у тебя улучшились отношения…» Значит, я уже успела Тане пожаловаться на Таньку Миллер!