Они в молчании выпили кофе; девочки вполне прилично вели себя за столом, занятые шоколадом.
— Хотите посмотреть комнаты наверху? — решительно сказала Френсис Мэрфи.
Он улыбнулся про себя: дело сделано, комнаты за ним. Теперь еще надо попросить ее отсрочить выплату положенного двухмесячного аванса. Таких денег у него не было, а переехать надо было немедленно — пребывание в отеле съедало остатки его скудных ресурсов. И надо надежно устроить девочек, чтобы отправиться на поиски работы. Он больше не мог справляться с ними один — это были адские муки и тяжкие оковы.
— Ну что ж, малышки, — позвал он дочек, — пойдемте наверх с этой любезной леди.
Они послушно последовали за старшими. Стена вдоль лестницы была увешана выцветшими черно-белыми фотографиями безлюдных морских видов. — Это я снимала в Атлантик-Сити, — сказала Френсис, — я ездила туда с матерью, очень давно.
На лестничной площадке стояла огромная белая керамическая раковина. «Уродливая вещь», — подумал Арман, но почувствовал, что должен выразить восхищение. — Какая интересная скульптура, — сказал он.
Френсис просияла, ее щеки порозовели: — Правда? Вам нравится? Я купила ее три недели назад, как бы сделала себе подарок. А до того как я смогла ее купить, я несколько недель ходила мимо магазина, чтобы убедиться, что она не продана. Я просто в восторге от нее! Как приятно, что она вам понравилась!
«Ужасно», — подумал Арман. Комнатки на втором этаже были небольшие, но солнечные, цена — 58 долларов в месяц — вполне приемлемая. «Нечего делать, — вздохнул Арман, — придется привыкнуть к атмосфере вопиющей вульгарности».
Френсис нерешительно спросила: — Можете ли вы заплатить двухнедельный аванс, мистер Нувель?
Он заверил, что заплатит и переедет завтра же. Арман был в восторге: 29 долларов вместо 116 — двухмесячного аванса. Сияя, он распростился с хозяйкой и повел девочек к отелю.
Оставшись одна, Френсис задержала дыхание. Прекрасный принц поселится в ее доме!
Ви подняла к Арману лицо и сказала: — Ну и платье на ней, словно мешок!
— По-моему, она добрая женщина, — возразил Арман.
— Все равно, выглядит как чучело. И пахнет кислятиной.
«Да, — подумал Арман, — семилетняя девчушка имеет свои критерии, она унаследовала он меня и Анны строгий художественный вкус. Но удастся ли ему уберечь ее от вульгарной нищенской жизни?» — Что поделаешь, со многим приходится мириться, наверное, все к лучшему… — неубедительно возразил он.
— А мороженое? — Мартина дергала Армана за руку.
— Сейчас купим, ты его заслужила.
— Два!
— Ладно, два. И тебе два, Ви.
Ведя детей в аптеку и наделяя их там мороженым и содовой, Арман думал о молчаливом соглашении, которое он заключил с миссис Мэрфи. Она рассчитывает на его внимание, потом — на любовную связь. Сначала она будет скромницей, и он должен будет добиваться ее милостей. Если он будет настойчив, она неожиданно уступит, будет нежна и, может быть, даже экспансивна. И станет требовать более того, что он намерен ей дать. Он не в первый раз был действующим лицом этой комедии жизни.
С юношеских лет его волновали женщины, и они легко поддавались его чарам, находили его очаровательным и даже неотразимым. Он льстил каждой из них, а потом использовал результаты своего таланта. Но на этот раз он призывал себя к осмотрительности.
Когда на следующий день он вернулся, комнаты показались ему еще более тесными и убогими, чем накануне. «Все-таки есть где жить», — утешил он себя.
Когда год назад в Марселе он стал думать о жизни в Америке, то воображал себе большую квартиру в Манхэттене, в современном стиле, с интерьером в духе Фрэнка Ллойда Райта, с большими стеклянными панелями и светильниками дневного света под потолком, с видом на Гудзон, или хорошенький загородный коттедж с помещением для лаборатории, с цветущими деревьями в саду, с собакой, радостно встречающей его у ворот по вечерам, с конюшней для верховых прогулок Ви и Мартины.
Так воображали свою жизнь в Америке многие эмигранты: у каждого индивидуализированный вариант Великой Американской Мечты о расцвете личности благодаря таланту и трудолюбию. Но Арман был не только эмигрант — он был беглец. И хотя он был уверен в своем таланте, продемонстрировать его он не мог.
Вместо загородного коттеджа или манхэттенской квартиры он должен был поселиться с дочерьми в грязном бруклинском предместье. «Мечты окончились в тесном курятнике, — язвительно резюмировал Арман. — Пансион, убогие комнатушки с дверями в темный коридор, скрипучая лестница, уродливая раковина на площадке».
Обливаясь потом, он втащил по лестнице свой багаж. Открыв дверь в комнату Ви и Мартины, он увидел, что постели уже в беспорядке — девочки спорили, кому достанется какая кровать и кидали друг в друга подушками.
— Уйми ее, — сердито приказала Ви.
Он устал и хотел отдохнуть, но рыцарь должен был внять призыву своей принцессы. Он поглядел на две одинаково застеленные кровати под уже смятыми розовыми покрывалами. На одной лежала игрушечная панда, на другой — тигренок. Это были игрушки Мартины.
— Ну, сейчас мы это уладим. Какую кровать ты хочешь, Мартина?
— Все равно.
— А ты, малютка Ви?
Она презрительно пожала плечами. Он узнал чисто парижский жест — «Наплевать!»
Он вынул из кармана пенни и зажал в кулаке за спиной. Ви подошла первая, выбрала руку с пенни и показала на кровать у окна.
— Нет! Это моя! — завопила Мартина и шлепнулась на кровать, сжимая в руке медвежонка.
— Ну ладно, пусть твоя. Ви, другая будет твоей. — Арман отвел взгляд от устремленных на него газельих глаз старшей дочери и опустил голову, как бы извиняясь за неизбежное маленькое предательство.
Ви с царственной невозмутимостью посмотрела на Мартину: — А я эту и хотела, здесь уютнее.
— Тогда пусть она будет моей! — схватив тигренка, Мартина живо перескочила на другую кровать.
— Получай, что желаешь, — презрительно сказала Ви и положила на кровать у окна своего игрушечного пуделя. Она облюбовала эту кровать еще вчера, когда миссис Мэрфи показывала ей комнату.
В свои семь лет Ви знала, что она почти всегда может добиться желаемого. Это удавалось ей благодаря наблюдательности и врожденному таланту маленького стратега. Она была еще мала, чтобы объяснить себе это, но знала, что она умеет оценить ситуацию, наметить цель и не отступать от нее, пока не добьется своего.
Она была безгранично уверена в себе, считая себя самой главной в своем маленьком мирке. «Мама — ангел, и я тоже», — говорила она себе. И она чувствовала себя сильной, не нуждаясь ни в подружках, ни в красивых платьях. Но иногда ее охватывал страх смерти, и она льнула к отцу, а он гладил ее волосы и успокаивал песенками. Она затихала, но сердилась, что отцовские песенки возвращают ее в раннее детство, лишают сознания, что она — большая и самая главная. Отец совсем не понимал этого, он только хотел прогнать ее страхи.