— Подобный поступок может иметь очень серьезные последствия, — заявил Дункан, глядя на мрачное лицо своего отца. Совершенно очевидно, что лорд Джеймс пришел к тому же выводу.
— У Англии и без того достаточно напряженные отношения с Испанией, — подключился лорд Джеймс. — И подобный инцидент может…
— Он может полностью разрушить торговые отношения, — закончил за него Дункан, — не говоря уже об угрозе жизни горожан. Я надеюсь, что у женщины хватило ума уехать поскорее. Кое-кто из этих испанцев…
— Они хладнокровные головорезы, — вмешался Холден, и глаза его сузились от неприятных воспоминаний.
У леди Алисы перехватило дыхание, и она прижала руку к груди.
— Хотя следует признать, — прервал Роберт надолго воцарившееся молчание, — они делают неплохие клинки.
Все дружно закивали, и последовала короткая, но весьма оживленная беседа о качестве последней партии стали из Толедо.
Тем временем Дункан напряженно соображал. Он должен что-то предпринять. Селение оказалось в опасности, а маленькая возмутительница спокойствия бродила по окрестностям, как взведенный самострел.
— Роберт! Гарт! — наконец окликнул он братьев, отбросив салфетку, словно вызывая кого-то на дуэль. — Завтра начинается весенняя ярмарка. Мы втроем отправимся туда. Вы можете поискать себе новые толедские клинки, а я пока осмотрюсь, чтобы понять, какой муравейник расшевелила эта маленькая красотка.
— Весенняя ярмарка! — воскликнул лорд Джеймс. — Одни воры и мошенники, которые так и норовят ограбить честного человека, не говоря о сотнях нищих и шлюх.
— Какая ерунда, — сладким голоском заявила леди Алиса и добавила шепотом: — Держу пари, что их будет не больше шести.
— Ба! — возмущенно воскликнул лорд Джеймс, а потом пробормотал: — Я поставлю свое серебро на дюжину, мадам.
— В чем дело? — вмешался Холден. — Пари?
Роберт подался вперед, на губах у него играла заговорщическая улыбка.
— Да. Они поспорили, сколько беспризорников приведет с собой Дункан на этот раз.
Лорд Джеймс буркнул себе в бороду:
— Это единственный способ для меня прокормить их всех.
Дункан отрывисто рассмеялся. Он не мог желать большего.
Холден прибыл домой отдохнуть от королевской службы, Гарт и Роберт снова были рядом — все шло так, как и должно было быть с самого начала. Большая зала была переполнена разношерстным семейством — бархат рядом с домотканым полотном, неумытые лица рядом с напудренными, — и все члены разросшейся семьи наслаждались плодами богатого урожая, собранного со своей земли. В комнате стоял гул голосов, в который вплетались непристойные шуточки сексуально озабоченных рыцарей и томный шепоток служанок.
Отец никогда не разделял любви Дункана ко всем представителям рода человеческого, и в этом не было ничего удивительного. Лорд Джеймс был человеком строгих правил. Он придерживался мнения, что только знать имела право сидеть за главным столом, что слуги обладали жалкими способностями к обучению и что женщину-простолюдинку можно купить за пенни. «Тем не менее, — с восхищением размышлял Дункан, — лорд Джеймс никогда не позволил себе прогнать ни одного из тех несчастных, которых я регулярно приводил домой. У огня всегда находилось свободное местечко, а на столе стояла лишняя деревянная тарелка».
Дункан переливал вино по стенкам кубка. Его распирала гордость от созерцания десятков своих любимых созданий — потерянных душ, которых он спас от улицы, сирот, нашедших кров. Лорд Джеймс мог, конечно, жаловаться на большое количество ртов, которые ему приходилось кормить, но он всегда оказывался рядом, когда надо было подбодрить или утешить кого-нибудь. Дункан улыбнулся седеющему матерому лорду Волку, который по-прежнему бормотал что-то в бороду, и с надеждой подумал, что, когда придет время, он так же сумеет стать предводителем и защитником своих вассалов, как его отец.
Он вытер губы и встал.
— Эй, — крикнул он, потирая руки, — ну, кто хочет послушать сказку о капризной дочери мельника и заколдованной лягушке?
В зале раздалось несколько тоненьких голосов, и из-за столов к нему бросилась целая орава детишек. Когда Дункан уселся на возвышение, они, вцепившись ручонками в его накидку, принялись умолять начать рассказ. Он улыбнулся, обвел их взглядом и усадил к себе на колени столько детворы, сколько мог выдержать.
У некоторых ребятишек были такие же густые черные волосы, как и у него. Некоторые из них смотрели на него теми же сапфировыми глазами, которые он каждое утро видел в зеркале. Собственно говоря, многие из них были его незаконнорожденными отпрысками. Но будь он проклят, если он мог вспомнить, кто были их матери. Он чувствовал себя так, словно они все были его.
Лине де Монфор с трудом пробиралась через запруженную народом лужайку, где раскинулась весенняя ярмарка. Повсюду вокруг нее были разложены отрезы вайдовой[3] полотняной ткани, грубой домотканой шерсти, ярко-красного бархата и зеленого шелка. Ткань трепетала на ветру, словно накидка нищего. Она сделала глубокий вдох. Ароматы корицы, перца и имбиря плыли по воздуху, перебивая запахи свежего корма для скота и теплых яблочных тартинок. Дым жарящегося мяса смешивался с запахом крепкого эля. Кожа и колесная мазь вносили свою лепту в винегрет запахов, в которой ощущались и более экзотические ароматы турецкого шоколада и апельсинов из Севильи. Воздух вокруг нее был наполнен всевозможными звуками: скрежет стали там, где испытывали на прочность клинки, блеяние овец, мягкое пение флейты менестреля и вечные споры из-за денег и товаров.
Несмотря на утреннее оживление, в глазах Лине стояли слезы. Она была совсем одна. Это была первая ярмарка, в которой она принимала участие без своего отца, лорда Окассина. Впервые она сама будет продавать свои изделия — женщина под именем де Монфор. Лорд Окассин, да упокоит Господь его душу, гордился бы ею. Она шмыгнула носом. Ведь он крайне неодобрительно бы отнесся к ее слезам.
Лине быстро смахнула с глаз предательские слезы. Она буквально слышала голос своего отца, упрекающего ее за то, что она дала волю слезам в то время, когда надо думать о прибыли.
Сунув ценный сверток под мышку, она принялась внимательно рассматривать ряды цветных лент. Ее придирчивость позволила ей вступить два года назад в Гильдию торговцев шерстью. Пока ни один из английских красильщиков не сумел повторить тот восхитительный оттенок голубого, который она привезла из Италии. Она полагала, что, возможно, ей не удастся выгодно продать свою ткань, если она не сумеет найти подходящую отделку и украшения.