и своих успехах на галантном поприще в Петрограде. Он высказал несколько размышлений о царствующей чете, возможно совершенно безобидных, которые его враги, однако, тотчас использовали ему во вред. В частности, он поведал, что царица называет его «Христом» и слепо следует всем его советам; что очень внимателен к ней и что двери императорских покоев для него всегда открыты.
После ужина вошел женский хор. Распутин, по своему обыкновению, завязал с певицами разговор. Он и им стал рассказать о своих дружеских отношениях с государем и государыней и показал свой жилет, на котором императрица собственной персоной вышила цветы.
Возможно, в тот момент в его затуманенном алкоголем мозгу всплыли воспоминания об оргиях «Божьих людей» и их «свальном грехе»; как бы то ни было, он не ограничился тем, что снял жилет; прежде чем кто-либо успел ему помешать, он принялся раздеваться и, оставшись совершенно голым, принялся распевать духовные песнопения и отплясывать в центре зала.
Вызвали полицию, в «Яр» явился лично генерал Адрианов[31]. Естественно, уже на следующий день вся Россия говорила об этом скандале, подробный доклад о котором был представлен императору.
Впрочем, во время наездов в Москву Распутин часто устраивал ночные кутежи, много раз грозившие закончиться трагически. Ведь Москва была гнездом интриг против царствующей четы и ее протеже.
Помимо всего прочего, Григорий Ефимович любил водить с собой на эти празднества ту или иную женщину из числа своих новых последовательниц. Так, две из этих «новеньких» сами сообщили нам интересные детали, оживляющие для нас фигуру «пляшущего старца».
Одной из них была Елена Джанумова, которой выпала честь сопровождать Распутина в Москве.
«Он позвонил мне по телефону, – рассказывает она. – Я услышала знакомый напевный голос:
– Здравствуй, Франтик, здравствуй, дорогая. Я приехал, сейчас еще на вокзале. Присоединяйся ко мне, пообедаем! Мне так не терпится тебя увидеть!
Мне, естественно, было очень любопытно вновь увидеться с Распутиным. Госпожа Решетникова почитала и посещала всех видных деятелей церкви и, когда один из них приезжал в Москву, стремилась принять его у себя.
Она была увлечена Иоанном Кронштадтским, Илиодором и Варнавой не менее, чем Распутиным.
Я приехала к ней около часу. Дверь открыл монах. Две монашки ждали в прихожей. Я попросила монаха доложить о моем приходе Григорию Ефимовичу, как вдруг он сам появился передо мной и стал, по своему обыкновению, целовать меня и осыпать ласками. Выглядел он очень плохо, лицо осунулось и покрылось морщинами, но глаза совершенно не изменились и смотрели на меня так же пронзительно, как прежде.
Меня провели в комнату с тяжеловесной старой мебелью, где находился еще один монах, оказавшийся не кем иным, как Варнавой, о чем я узнала позже. Он перекрестил меня и спросил мое имя, после чего сказал:
– Тебя зовут Елена? Значит, на днях у тебя были именины! Сделай пожертвование моей церкви, ковер, например, или что-нибудь в этом роде!
Распутин проявил нетерпение, услышав эту претензию, и резко перебил:
– Франтик, пошли в столовую. Нас ждут!
Мы прошли в соседнюю комнату, где за столом сидела дама, лет не менее восьмидесяти, в окружении таких же пожилых дам. Меня посадили рядом с одной из них, сестрой Варнавы, и напротив молодого офицера, который имел приказ сопровождать Распутина, чтобы защищать его. Жена одного купца, с крупными бриллиантами в ушах, села рядом с Варнавой; она неотрывно смотрела на него и много смеялась над каждой его шуткой. Распутин во все время обеда стоял.
Ближе к концу трапезы Распутин обратился ко мне.
– Я приеду к тебе ужинать. Прихвачу с собой вот этого! – добавил он, указывая на офицера.
Все дамы запротестовали:
– Батюшка Григорий Ефимович, ты как солнышко среди туч! Только приехал и тут же собрался уезжать! Мы не успели на тебя насмотреться!
– Да нет, – ответил Распутин, – я вернусь. Вот только мне надо съездить к Франтику!
– Стоит показать ему хорошенькую женщину, как он сбегает! – зло заметил Варнава.
Эти слова сильно не понравились Распутину, который зло посмотрел на Варнаву.
В прихожей Григорий Ефимович сказал мне:
– Слыхала, что сказал Варнава? Он мне завидует! Не люблю эту лисью морду!
Я как можно скорее вернулась к себе. Купила у Елисеева провизии и мадеры. Заказала в одном ресторане рыбу. Наконец, позвонила нескольким знакомым спросить их, хотят ли они увидеть Распутина.
Григорий Ефимович приехал к семи часам в сопровождении своего телохранителя. Он был очень весел, шутил, перескакивая, по своему обыкновению, с одной темы на другую и делая намеки, часто очень туманные. Он пристально разглядывал всех приглашенных, особенно Варнаву, на которого посмотрел очень сурово.
– Хорошо у тебя! Сердце радуется! Ты без задних мыслей, за что и люблю. Но этот! Ты слыхала? Нет, он меня не любит, а я его!
На мгновение его глаза задержались на господине Е. и его жене. Когда-то мы, Е. и я, были помолвлены, но никто об этом не знал, потом вступили в брак с другими и были очень счастливы. И вдруг Распутин сказал мне, показывая на Е.:
– Вы любили друг друга, но ничего не получилось. Так лучше, потому что вы бы не поладили. Его нынешняя жена та, которая ему нужна!
Это ясновидение сильно меня удивило. Действительно невероятно, чтобы он слышал о нашей помолвке, о которой мы и сами давно забыли.
После ужина Григорий Ефимович вдруг попросил, чтобы я вызвала цыган, и не хотел принимать отказ. Господин Е., заметив мой отказ, предложил отвезти нас всех в „Яр“. Распутин согласился, и вся компания скоро отправилась в ресторан „Яр“.
Там Распутина сразу узнали. Дирекция, опасаясь нового скандала, сразу же известила полицейское начальство, которое прислало в ресторан двух агентов. Те попросили у нас разрешения остаться в нашем кабинете для защиты Распутина. Другие агенты в штатском приехали чуть позднее.
Тем временем пришел цыганский хор со знаменитой певицей Настей Поляковой. Распутин почувствовал себя свободно и заказал фрукты, кофе, пирожные и шампанское.
Невероятно, сколько Распутин мог выпить. Обычный человек давно бы упал без чувств на пол, тогда как у него только ярче блестели глаза; однако он заметно побледнел, черты лица заострились.
– А ну, – выкрикнул он вдруг, – запевайте, ребята!
За ширмой, закрывавшей наш салон, заиграли два гитариста, цыганский хор затянул песню. Распутин слушал молча, опустив голову.
– Настя, – сказал он наконец, – как ты хорошо поешь. Прямо сердце радуется!
Настя ответила сухо и с мрачным видом посмотрела на него. Я это заметила и спросила, нет ли у цыганки причины обижаться на Григория Ефимовича. Мне ответили, что в последний приезд Распутина в Москву