Для каждой отдельной раны Тир не знал отдельного средства лечения. Он был плохой ботаник в настоящем смысле этого слова, но создавшая его природа все-таки сделала так, что все свои болезни он лечил сам. Как кошка отыскивает для себя мяту или валериану, так и Тир всегда разыскивал для себя одному ему известные предметы, когда чувствовал себя нехорошо. Не всякая горечь представляет собой хинин, но какая-то горечь заменяла для Тира именно его, и когда он шел к себе в ущелье, то волочил нос по самой земле и принюхивался по пути к разным травкам и кончикам веток густых кустарников. Так он дошел по запаху до местечка, сплошь покрытого каким-то ползучим растением высотой два дюйма и усеянным маленькими красненькими ягодками, похожими на горох. Но сейчас эти ягоды были не красными, а еще зелеными. Горькие, как желчь, и вяжущие на вкус, они носят название «медвежьего винограда». За них-то и принялся Тир. После этого он стал пожирать ягодки мыльнянки, которыми почти сплошь были усеяны ветви кустарников, очень похожих по внешнему виду на смородину. Но ягоды эти были гораздо крупнее, чем на смородине, и уже краснели. Индейцы едят их, когда у них бывает лихорадка; поел их и Тир, остановившись для этого на некоторое время, и затем побрел далее. Ягоды эти тоже были горькие. Обнюхал он и деревья и, наконец, нашел то, что искал. Это были корявые, низкорослые сосенки, из которых сочилась свежая смолка на таком расстоянии от земли, что он мог ее слизывать. Медведь редко проходит мимо такой смолки. Она служит для него главнейшим целебным средством, и Тир стал жадно слизывать ее языком со ствола. В ней он поглощал не только скипидар, но, так сказать, и все те целебные средства, которые в фармакопее считаются производными от этого элемента. Таким образом, когда он добрался наконец до ущелья, то его живот уже представлял собой целую москательную лавку. Между прочим, он съел по пути чуть не полтора кило сосновых и можжевеловых иголок. Когда заболевает собака, то она начинает есть траву, а когда прихварывает медведь, то траву для него всегда заменяют именно хвойные иголки, если он может их достать. Точно так же он набивает ими свой желудок и кишки в самый последний час перед тем, как ложится в долгую спячку на целую зиму.
Солнце еще не всходило, когда Тир дошел до ущелья и остановился на некоторое время у входа в пещеру, зиявшего в отвесной стене горы. Сколько времени понадобилось Тиру для того, чтобы он мог припомнить о ней все, сказать мудрено, но что-то подсказывало ему, что из всех мест, какие только были ему известны, именно эта пещера была его настоящим домом. В ней было не более четырех футов в вышину и восьми в ширину, но она была очень глубока и вся устлана мягким белым песком. В незапамятные времена через эту пещеру тек ручей и в отдаленном конце ее прорыл пространство, очень удобное для зимней спячки медведя, когда температура спускается до пятидесяти градусов ниже нуля. Десять лет тому назад мать Тира впервые вошла сюда на зимнюю спячку, и когда потом проснулась и заковыляла к выходу, чтобы взглянуть на весеннее солнце, то вместе с нею поплелись туда же и три ее новорожденных медвежонка. Тир был одним из них. Он был тогда еще полуслепым, потому что медвежата обыкновенно прозревают совсем только к концу пятой недели; и шерсти на нем тоже не было, так как детеныш у гризли всегда рождается таким же голым, как ребенок у человека. Шерсть обыкновенно начинает расти у него одновременно с открытием глаз. С тех пор Тир перезимовал в этой пещере, ставшей его домом, восемь раз подряд.
Он собирался войти в нее и теперь. Ему хотелось залечь в ней в самом дальнем углу и выждать, когда станет легче. Пожалуй, две или три минуты он не решался войти в нее и все осторожно принюхивался к воздуху, выходившему из ее глубины. А затем отвернулся и понюхал ветер, сквозивший по ущелью, и что-то подсказало ему, что он должен непременно идти далее, не останавливаясь перед пещерой.
К западу от ущелья и до самой вершины горы тянулся отлогий подъем, и Тир стал по нему вскарабкиваться вверх. Солнце светило уже ярко, когда он добрался до вершины и, остановившись здесь еще раз ненадолго, он окинул взором другую половину своих владений.
Представившаяся его глазам долина была еще роскошнее, чем та, в которую два-три часа тому назад въехали верхом Брюс и Лангдон. От хребта до хребта она была мили две в ширину и, развертываясь в обе стороны, насколько мог видеть глаз, представляла собой величественную панораму из золотых, зеленых и черных пятен. С того места, на котором стоял Тир, она казалась одним громадным, безграничным парком. Зеленые скаты тянулись почти до самых горных вершин и до половины этих скатов, то есть до крайней линии лесов по этим скатам были рассеяны группами сосны и можжевельники, точно их насадила там человеческая рука. Некоторые из этих групп были не более обыкновенных декоративных групп деревьев в наших городских парках, тогда как другие занимали целые десятины и более. У подошвы этих скатов с каждой стороны, точно декоративные бордюры, узенькими, непрерывными линиями тянулись леса. Между этими двумя линиями лесов простиралась широкая, открытая долина с мягкими, волнистыми лугами, пестревшая ярко-красными пятнами от буйволовой ивы и горного шалфея, зелеными группами дикой розы и терна и отдельными деревьями. Вдоль всей долины, из края в край, бежал ручей.
Тир спустился с того места, на котором стоял, ярдов на четыреста ниже и потом повернул все еще по зеленому скату на север, так что стал теперь переходить от группы к группе деревьев в этом громадном парке, в полутораста или в двухстах ярдах над линиями лесов. На такую высоту между лугами на равнине и первыми голыми скалами горных вершин он взбирался уже не раз во время своих охотничьих экскурсий. Жирные горные сурки уже стали посвистывать на своих скалах, радуясь солнцу. Их продолжительные, мягкие, пугливые посвистывания, которые приятно было слышать среди общего рокота горных потоков, уже наполняли воздух своей музыкой. Иногда эти посвистывания раздавались вдруг громко и с намерением предостеречь, совсем под самыми ногами, и сурок вдруг плотно прижимался к своей скале, когда близко около него проходил медведь, и тогда на некоторое время все они вовсе затихали и уже долго не нарушали общего мурлыканья долины. Но в это утро Тир вовсе не думал об охоте. Раза два ему попадались по пути дикобразы, самое лакомое для него блюдо, и он проходил мимо них, не обратив на них ровно никакого внимания; теплый, наводивший сон запах карибу донесся до него резко и определенно из кустарников, но он даже и не подошел к ним, чтобы их исследовать; из узкой, мрачной расселины, походившей на глубокую канаву, он вдруг заслышал запах барсука, но прошел мимо. Целые два часа он все шел и шел на север вдоль крайней линии лесов по скату горы, прежде чем пересечь лес и начать спускаться к ручью.