Читать интересную книгу Русь. Том I - Пантелеймон Романов

— Что же определение цели Общества-то? Скоро мы до него доберемся? Или попрежнему будем ерунду молоть, — сказал раздраженно плешивый дворянин.

— Подождите вы тут с своим определением, — с досадой отозвался дворянин в куцем пиджачке, игравший роль церемониймейстера и пристроившийся уже к секретарям, после того как Щербаков оттеснил его своим стулом от председателя.

В конце заседания оказалось, что главного вопроса, о целях, разрешить не успели.

Когда заседание закрылось с тем, чтобы вопрос был перенесен на следующее заседание, то все как-то нехотя стали подниматься с мест и, разминая ноги, разговаривали и делились впечатлениями. И как только отошли от стола с сукном и махрами, так опять стали тихими и корректными людьми. Даже Щербаков, наступив на ногу Федюкову, тут же вежливо, почти с некоторым испугом за свою неловкость, извинился перед ним.

— Нет, это только в анекдотах рассказывать про этот народ, — говорили одни.

— Да, с такой публикой трудновато что-нибудь сделать, — говорили другие, — сами же установили порядок и не подчиняются.

— И не подчинимся, — сказал Авенир.

Павел Иванович, увидев, что уже все начинают расходиться, сказал:

— Объявляю заседание закрытым. Следующее заседание — 30 мая, в котором выяснится групповой состав Общества.

Он, нахмурившись, поклонился и отошел от стола, наткнувшись на кресло.

XLII

Чего больше всего боялась баронесса Нина Черкасская, то и случилось: Валентин не собрался вовремя уехать на свой Урал. И когда она была у Тутолминых, на другой день после заседания Общества, она вдруг с ужасом узнала, что профессор Андрей Аполлонович вернулся из Москвы.

— Вы теперь поняли, что этот ужасный человек со мной сделал?… Он собирался через неделю по приезде ко мне уехать на Урал. Он собирается уже второй месяц…Что?…

Павел Иванович, нахмурившись и закинув голову несколько назад, продолжительно посмотрел на баронессу с своего кресла, где он просматривал газету.

— Но, милая моя, ты сама же говорила, что любишь его и нашла наконец свое счастье, — возразила Ольга Петровна.

— Да, я люблю его и нашла наконец свое счастье, — но ведь два сразу… Куда я их дену? Я теперь даже боюсь туда ехать. Павел Иванович, вы — юрист, скажите мне что-нибудь… впрочем, нет, не говорите, я ничего не запомню, все перепутаю, и это еще больше взволнует меня. И, главное, что же дальше?… Так они и будут двое жить у меня?

— У тебя действительно какая-то путаная голова, милый друг, — сказала Ольга Петровна, — останься с тем, кого ты больше любишь. И мой совет, — принимая в соображение твои некоторые свойства, — брать Валентина. Потому что профессор — всегда профессор. Я помню, он просидел со мной целый вечер, я примеривала при нем платье, и он… остался самим собой.

— Ну да, да… — сказала баронесса, откинув голову, как при упоминании о такой вещи, которую она сама хорошо знает. — Но я сама не могу разобраться… С Андреем Аполлоновичем меня связывает высшее, единство душ, как он говорит сам. Но Валентин… ты права, он больше подходит для меня. В философии я ничего не понимаю. В этом высшем тоже ничего не понимаю. Ты видишь эти платья с вырезами… Это я делала, чтобы вызвать в нем хоть что-нибудь… (я говорю о профессоре). Но ведь я же женщина! ты поймешь меня, Ольга… Я хочу сказать, что я имела основание на такой поступок… (я говорю о Валентине).

— А какое основание ты имела, когда бросила барона для профессора?

— Ну, милая моя, это так давно было, что я тут уже ничего не помню. И там все как-то перепуталось, так что я даже не знаю, кто бросил.

Павел Иванович, сидевший за газетой между двумя подругами, то поднимал газету в уровень с головой и, нахмурившись, начинал читать, то опять опускал и продолжительно смотрел на баронессу, потом на жену.

— Но сейчас-то путаница в том, что тут никто никого не бросил, — сказала баронесса, в волнении пересаживаясь в кресло и оправляя складки платья. — С Андреем Аполлоновичем у меня высшее, единство душ. И он говорит, что человек не может жить без этого высшего, иначе он превратится в животное. Ты видишь, как все сплелось, — сказала баронесса, безнадежно разводя руками, — с профессором без Валентина я засну, умру от скуки, а с Валентином без профессора превращусь в животное. И потом я просто боюсь связывать себя с ним! Он увезет меня на Урал, заставит нагишом варить уху на берегу какого-то его дурацкого озера, воды которого, между прочим, священны… я не знаю, почему они священны. Одним словом — нет выхода. И это ужасно, ужасно! — сказала баронесса Нина, прижав обе руки со скомканным платочком к груди и подняв глаза к небу.

— Боже мой! Я здесь сижу, а там, может быть, разыгралась уже трагедия. Ты поняла: приезжает человек к себе домой и видит, что там сидит другой человек, совершенно на него не похожий. Что он должен при этом чувствовать?…

— Я не знаю, тебе виднее, что может при этом почувствовать профессор.

Баронесса Нина несколько времени с каким-то затруднением мысли смотрела на Ольгу Петровну, потом, вздохнув, сказала:

— Да, ты права, мне должно быть виднее.

— А для профессора эта история будет неожиданностью… по твоему с ним прошлому?

— Н-нет… не совсем, — нерешительно проговорила баронесса Нина.

— И как же он реагировал на это прежде?

— Видишь ли, тогда это бывало как-то проще: никто не забирался в дом и не жил по целым месяцам в его кабинете. Но ведь ты знаешь Валентина… Ты не была теперь в кабинете профессора? О, значит, ты ничего не знаешь, что такое там творится. Восток!.. Уголок Востока… Это ужасный человек! Для него вообще ничего святого не существует. Нет, если бы я его знала, я никогда бы не пошла на это. Я запретила бы ему подходить ко мне. Но трудно за собой усмотреть. Я даже не помню, когда и как это случилось. Я вообще все забываю. Может быть, я даже и запретила ему подходить ко мне… Ради бога, лошадей мне скорее, — сказала баронесса, вставая в величайшем волнении. — Я тебя извещу тотчас же, как приеду. — И она стала торопливо собирать разбросанные по всем столикам свои перчатки, шляпку и вуалетку с мелкими мушками.

— Меня успокаивает только то, что профессор склонен к размышлению и не сделает необдуманного ужасного поступка. Вот иногда и высшее на что-нибудь может годиться. А в данном случае я на это только и рассчитываю. Но все-таки страшно, страшно… — прибавила она, поднеся пальчики к вискам и с ужасом глядя на Ольгу Петровну испуганными глазами. — Вдруг, несмотря на высшее, в нем проснется зверь?… Ну, я еду. Помолитесь обо мне. В трудные минуты я никогда не забывала о боге. И, должно быть, это он спасал меня столько раз из всех моих запутанных и ужасных историй.

Она торопливо надела перед зеркалом шляпу, спустила вуалетку до губ, потом, порывисто обняв подругу, дала Павлу Ивановичу поцеловать руку и, закивав головой, пошла было в переднюю, но сейчас же повернулась опять.

— Павел Иванович, вы — юрист, успокойте меня ради бога, скажите, что ничего страшного произойти не может.

XLIII

Когда баронесса Нина, замирая от волнения, вошла к себе в дом, то оказалось, что без нее произошло то, чего она уж никак не могла предвидеть…

Валентин, бывший весь день дома, лежа в кабинете профессора, после отъезда баронессы к Тутолминым, читал классиков, изредка протягивая руку к стакану с портвейном. После обеда заезжал Авенир, и Валентин, проведя его в кабинет, почему-то решил, что нужно сделать, чтобы было похоже на холодный осенний вечер. Поэтому закрыл внутренними деревянными ставнями окна и велел затопить камин.

— Зачем ты эту чертовщину-то делаешь? — спросил Авенир.

— Это необходимо, — отвечал Валентин. — Ты сам увидишь, что сейчас будет все другое. Жизнь в сущности только сырой материал, из которого можно сделать, что угодно, и совершенно наоборот, благодаря чему можно не зависеть от окружающей жизни. Вот на дворе сейчас весна и день, а мы сделаем осень и вечер, холодный осенний вечер.

Но Авенир спешил домой, и Валентину пришлось устраиваться одному.

И вот, в самый разгар работы, когда камин уже весело трещал осиновыми дровами, во двор усадьбы въехала ямщицкая коляска с профессором Андреем Аполлоновичем, приехавшим к себе домой на летний отдых.

Валентин вышел на подъезд, чтобы узнать, кого это занесло попутным ветром, и, стоя на крыльце без шляпы, смотрел на вылезавшего из коляски профессора.

Здесь вышло небольшое замешательство, благодаря тому, что Валентин совершенно упустил из вида и как-то давно забыл, что он живет не у себя, а в чужом доме и с чужой женой, и что у этой жены есть муж.

Он вежливо осведомился у приезжего; что ему угодно и к кому он.

Приезжий, стоя перед ним в шляпе и дорожном балахоне, поправил очки и снизу вверх, — так как Валентин стоял на ступеньке, — несколько удивленно посмотрел на неизвестного господина, спрашивающего в его собственном доме, что ему угодно. Професор даже невольно и с некоторым испугом оглянулся на дом, как бы желая проверить, в свою ли усадьбу он попал. Усадьба была несомненно его собственная. Тогда профессор сказал, что приехал к баронессе Нине Алексеевне.