Интерпретируя толкования, предложенные самими пасхальцами, Хейердал пришел к тому же заключению, к какому другим путем пришли советские исследователи: язык дощечек, очевидно, так же чужд для Полинезии, как и письмена. Некоторые признаки как будто указывают на связь с Южной и Средней Америкой.
На первый взгляд, аргументация Хейердала может показаться чрезмерно обстоятельной, отдельные факты повторяются и рассматриваются с различных сторон, но это необходимо при той осторожности и сдержанности, с которой он формулирует свои выводы. Зато читатель приобщается к увлекательной, кропотливой работе исследователя, когда словно при расследовании уголовного дела, отыскивается деталь за деталью и возникает мозаичная картина, призванная выявить истину.
Текст этой главы первоначально был напечатан во втором томе «Отчетов Норвежской археологической экспедиции на остров Пасхи и в восточную часть Тихого океана». Он был дополнен статьями Т. Бартеля, Ю. Кнорозова, И. Федоровой и А. Кондратова, а также образцами письменности.
На VII Международном конгрессе антропологических и этнографических наук в Москве в 1964 году русские исследователи ронго-ронго сообщили, что содержание дощечек с письменами острова Пасхи все еще неизвестно, хотя некоторые утверждают обратное.(1) Ю. Кнорозов и его коллеги считали, что ронго-ронго – иероглифическое письмо, однако, по их мнению, неверно было бы отождествлять язык дощечек с современным рапануйским языком, как это делалось до сих пор.(2) Этот вывод сам по себе является важным шагом вперед и побуждает еще раз критически рассмотреть сведения, сообщенные пасхальцами в XIX веке. Ведь все известные попытки расшифровать кохау ронго-ронго исходили из предположения, что язык и письменность дощечек были известны некоторым островитянам той поры, когда на Пасхе уже обосновались миссионеры. (XI)
ПОДПИСИ ПАСХАЛЬЦЕВ ВО ВРЕМЯ ВИЗИТА ГОНСАЛЕСА В 1770 ГОДУ
Первое сообщение о том, что у жителей Пасхи, в отличие от всех остальных полинезийцев, была какая-то письменность, мы находим в официальной записке коммодора Фелипе Гонсалеса, датированной 19 ноября 1770 года. Гости провели среди островитян четыре дня и, очевидно, подметили, что на острове есть своя письменность, ибо перед тем, как испанцы торжественно именем короля Испании вступили во владение островом, Гонсалес отдал дону Хосе Бустильо, назначенному руководить церемонией, письменное распоряжение: «…и поручите казначею представить вам отчет обо всем, что происходило, и присовокупите грамоту признанных вождей, или кациков, подписанную их собственными письменами, в подтверждение того, что они во всем согласны и всем довольны…».
Старинная рукопись, повествующая о ходе церемонии, сообщает: «И тогда, после того как грамота о вступлении во владение островом была подписана всеми участниками экспедиции, они предложили кацикам сделать то же самое в знак покорности королю Испании. И вожди начертали письмена в рукописи, их подлинность и достоверность засвидетельствована секретарем экспедиции, сеньором Антонио Ромеро».(3) В другом отчете о той же церемонии один из офицеров экспедиции пишет: «Акт передачи власти был засвидетельствован с соблюдением надлежащих формальностей, и, чтобы придать еще большую достоверность столь важному делу, некоторые из присутствовавших при сем туземцев подписали или утвердили официальную грамоту, начертав на ней знаки своей собственной письменности».(4) Знаки, которыми пасхальцы в 1770 году подписали договор с испанцами, заметно отличаются от знаков, известных нам по дощечкам ронго-ронго, за исключением знака, изображающего фрегат. Эта птица – обычный сюжет пасхальского искусства, ее изображение мы видим на стенных росписях в домах и пещерах.(5) Можно было бы назвать пасхальские «подписи» 1770 года попросту каракулями, начертанными в подражание знакам испанской письменности, если бы мы не знали, что к этому времени на острове, вероятно, существовали дощечки ронго-ронго. Поэтому приходится выбирать одну из двух взаимоисключающих возможностей: либо пасхальцы XVIII века только делали вид, будто умеют писать, либо они изобрели (или унаследовали) письмена, отличные от тех, которые нам известны по кохау ронго-ронго.
Независимо от того, какая альтернатива верна, налицо важная информация: пасхальцы позднего периода, когда им в 1770 году представился случай «писать», не воспользовались знаками, вырезанными на деревянных дощечках.
ОТКРЫТИЕ КОХАУ РОНГО-РОНГО И РАССПРОСЫ ПАСХАЛЬДЕВ
До 1864 года, когда на острове Пасхи поселился брат Эжен Эйро(6), мало кто навещал пасхальцев, да и то на очень короткое время. Возможно, и до него кто-нибудь из чужеземцев видел дощечки ронго-ронго, но он первым поведал миру об их существовании. В декабре 1864 года Эйро писал верховному генералу конгрегации «Святого сердца Иисуса и Марии»: «Во всех их домах можно увидеть деревянные дощечки или палки, покрытые всякого рода знаками, изображающими неизвестных на острове животных; эти знаки туземцы чертят острым камнем. У каждой фигуры есть свое название; но так как туземцы придают этим дощечкам мало значения, я склонен думать, что эти знаки – пережиток примитивной письменности – для них ныне стали традицией, которую сохраняют, не доискиваясь ее смысла. Туземцы не умеют ни читать, ни писать…»
Похоже, что исследователи недостаточно внимательно отнеслись к этому свидетельству первого наблюдателя, близко познакомившегося с пасхальцами в те времена, когда на острове еще сохранялась исконная культура и кохау ронго-ронго были в обиходе.
Итак, Эйро, знавший всех жителей острова, утверждает, что никто из них не умел читать и что владельцы дощечек знали каждый знак сохранившейся письменности лишь по названию, а смысла не понимали.
Сообщение Эйро подтверждается наблюдениями патера Ипполита Руссела и патера Гаспара Зумбома. Они оба поселились на острове Пасхи через два года после прибытия Эйро. Но если Эйро поначалу в каждом доме находил дощечки с письменами, то теперь они почти все исчезли. Как ни странно, Эйро никогда не говорил на эту тему со своими коллегами, но Руссел(7) докладывал своим начальникам: «Их песни сопровождаются ритмичными движениями, весьма монотонными и крайне непристойными. Они утверждают, будто у них есть своего рода письменность, благодаря которой они сохраняют для потомства важнейшие события, происходящие на их земле. Я видел знаки этой письменности на продолговатом куске полированного дерева, они очень напоминают египетские иероглифы. Лично мне кажется, что вряд ли они понимают смысл этих знаков. Некоторые из индейцев уверяли нас, будто понимают их, но когда мы устраивали проверку, то слышали только какие-то нелепые и невразумительные истории».