Читать интересную книгу Сталинград - Энтони Бивор

Итальянская 8-я армия, державшая оборону по берегу Дона между венграми и 3-й румынской армией, также доставляла немецкому командованию много забот. Проблемы начались еще в конце августа. Ставка фюрера была вынуждена согласиться с тем, что для усиления боеспособности итальянцев им придется придать 29-й армейский корпус. В штабе офицеры получили следующие рекомендации: «Вы должны вести себя с союзниками вежливо. Нам необходимо достигнуть политического и психологического понимания… Климат Италии и образ жизни ее населения делают итальянских солдат непохожими на немецких. Итальянцы быстро устают, и при этом они более эмоциональны. Вы не должны быть высокомерными по отношению к нашим итальянским союзникам. Они бесстрашно помогают нам в суровых и непривычных условиях. Не оскорбляйте их и старайтесь избегать конфликтов».[416] Однако все эти попытки быть снисходительными и доброжелательными уже не смогли изменить настроения итальянцев, решительно не желавших воевать. Один сержант-итальянец на вопрос советского следователя, почему его батальон сдался в плен, не сделав ни единого выстрела, ответил: «Мы не стреляли потому, что решили – сопротивление будет бесполезно».[417]

Чтобы продемонстрировать, как крепка межнациональная солидарность, командование 6-й армии даже включило в состав австрийской 100-й егерской дивизии 369-й хорватский полк. 24 сентября на фронт прилетел Анте Павелич – основатель и лидер фашистской организации усташей, диктатор Хорватии. Павелич проинспектировал свои войска и вручил отличившимся медали. Его встречал генерал Паулюс. В почетном карауле стоял наземный персонал люфтваффе.

Со стратегической точки зрения самыми важными для немцев были две румынские армии – они прикрывали оба фланга 6-й армии. При этом румынские части были не только плохо оснащены, но и недоукомплектованы. В Румынии под давлением Гитлера, требовавшего у союзников больше войск, призвали в армию больше 2000 уголовников. Половину из этих насильников, грабителей и убийц направили в 991-й особый штрафной батальон, однако после первого же боя дезертиров оказалось так много, что батальон был расформирован, а оставшихся солдат перевели в 5-ю пехотную дивизию, сражавшуюся на Донском фронте.[418]

Румынские части отличались какой-то патологической шпиономанией. Они панически боялись вражеских лазутчиков. Даже вспышки дизентерии румынские офицеры считали происками коварного неприятеля. «Русские агенты, – говорилось в директиве 1-й румынской пехотной дивизии, – производят массовое отравление продовольствия и воды в тылу, чтобы нанести урон нашим войскам. Они используют мышьяк, одного грамма которого достаточно, чтобы убить десять человек».[419] Яд предположительно находился в спичечных коробка́х, а «агенты» определялись как женщины, а также повара и их помощники, имеющие отношение к приготовлению пищи.

Немцев, вынужденных иметь дело с союзниками, приводило в ужас то, как румынские офицеры обращались со своими подчиненными. К солдатам они относились как «господа к рабам».[420] Лейтенант Штольберг, кстати австрийский граф, писал об этом так: «Помимо всего прочего они нисколько не интересуются своими солдатами. И самое главное – сами румыны офицеры никудышные…»[421] Ефрейтор-сапер из 305-й пехотной дивизии свидетельствует, что на румынских полевых кухнях готовили три вида блюд – одни для офицеров, вторые для унтер-офицеров и третьи для солдат, которым почти ничего не оставалось.

Натянутые отношения между союзниками приводили к постоянным ссорам. «Чтобы не допустить в будущем новых печальных инцидентов и недопонимания между румынскими и немецкими солдатами, чья дружба скреплена кровью, пролитой на поле боя во имя общего дела, нам следует устраивать встречи, обеды, вечеринки, праздники и так далее, чтобы между румынскими и немецкими частями установились более прочные духовные связи»,[422] – командующий 3-й румынской армией не нашел ничего лучшего, чем давать такие советы.

В начале осени 1942 года у разведки Красной армии были только смутные предположения относительно того, какая роль в вермахте отводится «хиви». Среди них действительно имелись добровольцы, но в основном это были советские военнопленные, набранные в лагерях, чтобы восполнить нехватку личного состава, в первую очередь вспомогательного персонала, однако впоследствии «хиви» все чаще задействовали для выполнения боевых задач.

Полковник Гроскурт, начальник штаба 11-го корпуса, стоявшего тогда в большой излучине Дона, писал генералу Беку: «Крайне тревожно, что мы вынуждены усиливать свои боевые части русскими военнопленными, которым уже доверяют оружие. Это очень нелепая ситуация – чудовище, с которым мы сражаемся, теперь живет рядом с нами».[423] Во вспомогательных частях 6-й армии, приданных дивизиям, воюющим на передовой, насчитывалось более 50 000 русских – больше четверти от их общей численности.[424] В 71-й и 76-й пехотных дивизиях к середине ноября было по 8000 «хиви» – примерно столько же, сколько немецких солдат. Данных относительно того, сколько «хиви» придали резервным соединениям армии Паулюса, нет, но, по некоторым оценкам, их могло быть более 70 000 человек.

«Русских в немецкой армии можно разделить на три группы, – показал на допросе один взятый в плен «хиви». – Первая – казаки, мобилизованные немецкими властями. Это отдельные части, они несут вспомогательную службу в немецких дивизиях. Вторая группа – добровольцы из числа местных жителей и русских военнопленных, а также солдат Красной армии, перешедших к немцам. Эти носят немецкую форму, но имеют свои знаки различия. Они едят то же самое, что немецкие солдаты, и приданы немецким полкам. А третья – русские военнопленные, которые выполняют грязную работу на кухне, на конюшнях и так далее. К этим трем категориям относятся по-разному. Естественно, самое лучшее отношение к добровольцам. Простые солдаты обращались с нами хорошо. А вот офицеры и унтер-офицеры австрийской дивизии относятся к перебежчикам намного хуже».[425]

Этот «хиви» был одним из 11 русских военнопленных, набранных в конце ноября 1941 года в лагере в Новоалександровке для работ в немецкой армии. Восьмерых немцы пристрелили еще в пути – те были до крайности истощены и уже не могли идти. Этот солдат остался жив и был прикреплен к полевой кухне пехотного полка, стал чистить там картошку. Потом его перевели на конюшню, поручили ухаживать за лошадьми. В частях, которые использовались для борьбы с партизанами и карательных действий в тылу, служило немало украинцев и русских, а Гитлеру была ненавистна сама мысль о том, что славяне – эти Untermenschen[426] – носят форму немецкой армии, поэтому такие формирования тоже стали называть казацкими. Очевидно, казаки считались в Третьем рейхе расово полноценными, хоть и не являлись нацией. В этом проявлялось фундаментальное разногласие идеологов нацизма, одержимых идеей полного покорения славян, и профессиональных военных, считавших, что единственным правильным путем было выступить освободителями России от коммунистов. Еще осенью 1941 года немецкая разведка пришла к выводу, что вермахт сможет одержать победу над СССР только в том случае, если вторжению будет сопутствовать новая гражданская война.

Тех, кого щедрыми посулами удалось заманить добровольцами из лагерей военнопленных, вскоре ждало разочарование. Один из них на допросе рассказал о нескольких «хиви», с которыми встретился в деревне, куда пошел за водой. Это были украинцы, перебежавшие к немцам в надежде на то, что их отпустят к семьям. «Мы поверили листовкам, – сетовали они. – Хотели вернуться домой, к своим женам».[427] Вместо этого их одели в немецкую форму и отправили проходить обучение под руководством немецких офицеров. Дисциплина была жесткой. Расстреливали за малейшую провинность, которой считалось даже отставание на марше. Вскоре их должны были отправить на передовую. «Значит, вы будете убивать своих?» – задал он украинцам вопрос. «А что нам остается делать? Если мы вернемся к своим, нас расстреляют как предателей, а если откажемся воевать за немцев, тоже расстреляют, теперь уже они».

На передовой большинство немцев к «хиви» относились неплохо. Иногда между ними возникало даже что-то похожее на боевое братство. Артиллеристы из противотанкового батальона 22-й танковой дивизии, расположенной к западу от Дона, поручали своему «хиви», которого, естественно, называли «иваном», охранять орудия, пока сами ходили в деревню за выпивкой. Однажды им пришлось бегом возвращаться к «ивану» на выручку, потому что группа румынских солдат, узнав, что русский остался один, хотела пристрелить его.[428]