Читать интересную книгу Сталинград - Энтони Бивор

Показательна судьба одного советского офицера, дезертировавшего под Сталинградом. Старший лейтенант Красной армии попал в плен в августе, в ходе боев в большой излучине Дона, однако вскоре ему удалось бежать. Он вернулся в свою часть и тут же был арестован по обвинению в измене Родине.[367] Офицера разжаловали и отправили в штрафную роту, приданную 149-й особой бригаде. После этого он уже по собственной воле перешел на сторону немцев.

Многочисленность таких случаев вселяла в военнослужащих вермахта неоправданный оптимизм. «Боевой дух русских хуже некуда, – писал домой фельдфебель 79-й пехотной дивизии. – Нередко дезертиров гонит к нам недоедание. Даже если нам не удастся подавить сопротивление врага этой зимой, русские все равно умрут от голода».[368]

Из советских документов можно узнать многое о настроениях, царивших в то время. Когда из 178-го резервного стрелкового полка дезертировали трое солдат, командир подразделения получил приказ восполнить убыль личного состава любым способом, пусть даже за счет гражданских лиц.[369] Многие, если не все дезертиры были из числа невоеннообязанных, в спешном порядке мобилизованных в армию. Например, из 93 бойцов, дезертировавших из 15-й гвардейской дивизии, почти все являлись жителями Сталинграда, эвакуированными в Красноармейск.[370] «Эти люди были совершенно не обучены, у некоторых не было и военного обмундирования. В спешке мобилизации у многих даже не отобрали паспорта». Это, признавалось в донесении в Москву, очень серьезная ошибка: «…поскольку они были в штатском и имели при себе паспорта, им удалось переправиться через Волгу. Настоятельно необходимо отбирать паспорта у всех военнослужащих».[371]

Политработников приводили в ярость слухи о том, будто немцы позволяют дезертирам из числа русских и украинцев, проживавших на оккупированных территориях, возвращаться домой. «Недостаток политической подготовки используется немецкими агентами, которые ведут подрывную деятельность, пытаясь уговорить дезертировать колеблющихся солдат, особенно тех, чьи семьи остались на территории, временно оккупированной немцами».[372]

Иногда дезертиров расстреливали перед строем боевых товарищей, но чаще это делали бойцы особого отдела НКВД в каком-нибудь специально отведенном для этого месте за линией фронта. Там осужденным приказывали раздеться и разуться – обмундирование и сапоги еще можно было использовать. Впрочем, хорошо отработанная процедура не всегда проходила по плану. После расстрела дезертира из 45-й стрелковой дивизии бдительный фельдшер заподозрил, что не все в порядке. Действительно, у «расстрелянного» прослушивается пульс. Добить несчастного не удалось – начался артобстрел. Солдат сел, затем поднялся на ноги и, шатаясь, направился к немецким позициям. «Сказать, выжил он или нет, невозможно»,[373] – говорилось в донесении в Москву.

Судя по всему, сотрудники особого отдела 45-й стрелковой дивизии стреляли настолько плохо, что возникает вопрос, не получали ли они к «наркомовским» 100 граммам добавку. В другой раз им было приказано расстрелять солдата, обвиненного в самостреле. Осужденного, как обычно, раздели, расстреляли и бросили в воронку. Труп присыпали землей, после чего расстрельная команда вернулась на командный пункт дивизии. Два часа спустя якобы расстрелянный солдат, в одном нижнем белье, перепачканный грязью и кровью, добрел в расположение своего батальона. Пришлось снова вызывать ту же самую команду, чтобы привести приговор в исполнение второй раз.

Как правило, о дезертире сообщали властям того района, откуда он был родом. Семья «предателя Родины» в соответствии с приказом № 270 подвергалась преследованиям. Политруки и офицеры особых отделов Сталинградского фронта считали репрессии в отношении близких родственников дезертиров абсолютно необходимыми для того, чтобы остановить других бойцов, подумывающих о том, чтобы перейти к врагу.

Сотрудники НКВД, расследуя случаи дезертирства, оказывали на подозреваемых сильное давление, добиваясь того, чтобы те оговорили товарищей. Один солдат-новобранец 302-й дивизии (51-я армия) был обвинен сослуживцем в том, что якобы сказал: «Если нас пошлют на передовую, я первым перейду к немцам».[374] На допросе этот боец «признался» в том, что уговаривал бежать вместе с ним еще пятерых, и назвал их имена. Так особисты раскрывали «заговоры», которых в действительности не существовало.

Политруки считали, что одна из причин массового дезертирства – снисходительность и попустительство офицеров.[375] Это не совсем так. Известно много случаев, когда полевые командиры пользовались данным им правом расстреливать на месте, хотя это была крайняя мера, применимая только в боевой обстановке, когда красноармеец отказывался выполнить боевой приказ или отступал с поля боя.[376] Однако бывало, что и сами офицеры становились жертвами строгой дисциплины. «В ночь с 17 на 18 октября двое солдат исчезли [из 204-й дивизии 64-й армии]. Командир полка и начальник политотдела приказали командиру роты расстрелять командира взвода, в котором служили дезертиры».[377] 19-летний младший лейтенант попал в часть всего за пять дней до этого и едва знал виновных. Командир роты выполнил приказ. Он пошел в окоп и в присутствии начальника политотдела застрелил лейтенанта.

В политотделах любили говорить о многонациональности Красной армии. И действительно, почти половину 62-й армии, например, составляли бойцы нерусской национальности. Однако призывники из Средней Азии доставляли командирам очень много хлопот. «Они не понимают то, что я говорю, – докладывал лейтенант, назначенный командовать пулеметным взводом. – С ними вообще очень трудно иметь дело».[378] Эти красноармейцы действительно ничего не знали о современной технике. Это приводило к тому, что во время воздушных налетов солдат из Средней Азии охватывала паника, но хуже всего было то, что они совсем не знали русского языка или владели им очень плохо, а значит, не могли правильно понять приказы и распоряжения. Не в последнюю очередь из-за этого 196-я стрелковая дивизия, состоявшая в основном из казахов, узбеков и татар, «понесла такие тяжелые потери, что пришлось отводить ее в тыл для переформирования».[379]

Политруки понимали, что дела в таких частях обстоят из рук вон плохо, но давали лишь одно предписание: «Знакомить солдат и офицеров нерусских национальностей с высочайшей благородной задачей народов СССР, разъяснять им воинский долг и закон, карающий за измену Родине».[380] Эта работа не могла быть успешной, поскольку многие солдаты смутно представляли себе, за что они воюют. Один татарин из 284-й стрелковой дивизии, не в силах выносить напряжение боев, решил перебежать к немцам. Под покровом ночи он незаметно прополз на «ничью» территорию, но там потерял ориентацию и, сам того не ведая, пошел к позициям соседей – 685-го стрелкового полка. Уверенный в том, что он достиг намеченной цели, солдат, войдя в блиндаж командира, предположил, что перед ним немецкий офицер, переодетый в советскую форму. «Он заявил, что пришел сдаться в плен, – говорилось в донесении. – Предатель расстрелян».[381]

Сталкивались политработники и с бюрократическими трудностями. «Очень трудно классифицировать чрезвычайные происшествия, – докладывали из политотдела фронта Щербакову, – потому что во многих случаях невозможно определить, дезертировал солдат или перебежал к врагу».[382] «В боевой обстановке, – писали сотрудники политотдела в другом донесении, – не всегда возможно установить наверняка, что произошло с каким-то солдатом или группой солдат. В 38-й стрелковой дивизии бесследно исчезли сержант и офицер, которые отправились за довольствием для своей роты. Никто не знает, что с ними случилось. Возможно, они были убиты, а возможно, дезертировали. Если свидетелей нет, нам остается только гадать».[383]

Потери были настолько велики, что многие офицеры просто не знали, сколько у них осталось подчиненных. Бывали случаи, что отсутствующих записывали в дезертиры, а впоследствии выяснялось, что они тяжело ранены и находятся в медсанбате. Выписавшийся из госпиталя солдат возвращался в свою часть и узнавал, что числится дезертиром. Иногда небрежность офицеров была умышленной. О гибели солдат не сообщалось, чтобы можно было продолжать получать на них довольствие. Эта практика такая же древняя, как и сама армейская служба, однако в РККА сие называлось преступным искажением списка личного состава.[384]

В политотделах было много сложностей со сбором статистических данных. В сентябре, например, дезертировали 446 человек.[385] Об этом пришлось сообщить в ставку, но никаких ссылок на другую категорию – перешедших к врагу – нет. Однако даже внутренние донесения Сталинградского фронта о групповых дезертирствах указывают на серьезную проблему, и после того, как за три ночи в одном батальоне «пропали» 23 солдата, «впереди передовых позиций» была устроена заградительная зона»,[386] которая патрулировалась круглосуточно.