Читать интересную книгу Звездные войны товарища Сталина. Орбита «сталинских соколов» - Владимир Перемолотов

СССР. Москва

Октябрь 1930 года

К удивлению гостей, не было тут никаких атрибутов власти – ни знамени, ни герба, ни парадного портрета, ни даже стола величиной с теннисный корт. То есть стол-то был, но обычный, за которым в лучшем случае с десяток человек разместится, друг другу не мешая.

Кроме стола стоял там ряд обитых бордовым плюшем стульев. Их было пять-семь штук, что сразу показывало, что круг собирающихся тут людей узок, а о том, что далеко не каждому приехавшему в Москву гостю оказывается честь побывать за этим столом, гости и сами догадывались.

Напротив двери тянулось широкое окно, за которым виднелись еще зеленые ветки парковых деревьев, а по другой стене тянулся ковер с замысловатым восточным узором.

Пропустив гостей вперед, Сталин зашел в комнату последним и прикрыл дверь. Поймав взгляд Штрассера, он с вопросительной интонацией произнес:

– Господа? Товарищи?

Переводчик ОГПУ, пятый и самый незаметный в их компании, растворенный среди них, словно сахар в стакане горячего чая, точно передав вопросительную интонацию Генерального секретаря ВКП(б), перевел эти слова на немецкий.

Штрассер, чуть повернувшись к Гитлеру и ловя взглядом его реакцию, быстро ответил:

– Конечно, «товарищи»! Если уж историческая предопределенность толкает нас друг к другу, то нет смысла противиться этому словами.

– Согласен, – кивнул Сталин. – Прошу, товарищи…

Он гостеприимно провел рукой, приглашая к накрытому столу.

– Сегодня вы мои гости.

Встреча происходила на даче в Кунцеве, и никакой официальности тут и в помине не было. Ну и панибратства, конечно, не наблюдалось. Просто собрались серьезные люди, чтоб поговорить и за бокалом хорошего вина решить судьбу Европы.

На белоснежной скатерти стояли блюда с закусками.

Гитлер поискал глазами что-нибудь овощное, но переводчик негромко сказал за спиной.

– Товарищ Гитлер… Вегетарианское с этого края.

Штрассера такие тонкости не волновали, и он уселся первым, выбрав себе место поближе к украшенному большими звездами военному.

Тот под одобрительным взглядом Сталина разливал вино по бокалам. Глядя, как перебродивший виноградный сок заполняет хрусталь, спросил:

– Как долетели, товарищи? Я слышал, вы летели в Москву на моем тёзке?

– Этот чудесный аппарат назван в вашу честь?

Сталин кивнул.

– Очевидно, что бы ни писали британцы и французы, русский народ любит своего вождя!

– У нас разный народ, – ответил Сталин. – Хочу спросить… Как там? – Он кивнул вверх.

Гитлер опередил Штрассера с ответом.

– Чудесно! Вид Земли с такой высоты вызывает незабываемые ощущения. Пилоты сказали, что этот аппарат создали русский и немецкий ученые?

Сталин кивнул.

– Да. Это так.

Гитлер поднялся, держа бокал перед собой.

– В моих глазах это лучший пример сотрудничества наших народов. Это символично! Русский и немец объединились, чтоб дать своим народам то, чем ранее они не обладали! Новые знания! Новые жизненные пространства!

Сталин поднялся, протягивая свой бокал навстречу Гитлеру.

– Надеюсь, что это не последний пример сотрудничества. Германия и СССР в состоянии еще не один раз удивить мир. Человеческая натура одинакова. Везде уважают тех, кто отказывается от стереотипов и имеет смелость взглянуть на мир с новых позиций. Шагнуть в неизвестность и победить!

Он коснулся краем бокала хрусталя, что держали в руках гости.

– Я хочу выпить за таких людей. За первых немецких космонавтов!

Штрассер смело опрокинул бокал «Киндзмараули», и даже Гитлер пригубил.

Ставя бокал на скатерть, Сталин закончил:

– Надеюсь, что скоро Германия присоединится к освоению околоземного космического пространства.

Возвращая бокал на стол, Штрассер отозвался.

– Сперва надо сделать Германию по-настоящему свободной!

– Путь к свободе один – борьба. Его по силам пройти смелым людям, возглавляющим великую нацию.

Сталин поднял бокал еще выше.

– Советский Союз посчитает за честь помочь германскому народу в этой борьбе!

СССР. Московская область. Деревня Могутово

Ноябрь 1930 года

…Хоть и красный день нынче на календаре, а у пастуха праздников не бывает. Корова, как и человек, жрать хочет, что по праздникам, что по будням. Так что, как ни хотелось председателю колхоза Прову Пантелеймоновичу Кривошеину, чтобы все селяне в своей, колхозной демонстрации участие приняли, ничего у него не вышло. Показал Михалыч председателю кукиш, издали, правда – и на работу. У колхозного пастуха что ни день своя демонстрация, вот она – на четырех ногах впереди скачет. А почему бы и нет? Пока погода позволяет и трава имеется, отчего не побаловать колхозных коровенок?

Михалыч, колхозный пастух, сквозь защуренный солнцем глаз оглядывал стадо и выкрутасы Игнатия Петровича перед пегими телками. Помощник неумело и без надобности махал кнутом, сёк воздух… Надо бы прикрикнуть для порядка, но зачем хорошего человека обижать? Да и лень. От камня, на котором сидел пастух, тянуло не стылой сыростью, как то полагалось бы в это время года, а ласковым теплом. Одного этого ради не стоило с места двигаться.

По календарю глядя, впору дождю со снегом, а тут такая теплынь! Вон и Петрович, хоть и чуждый крестьянской жизни, а понимает – шляпу свою снял, на ветку повесил. Михалыч привстал, поглядел. На интеллигентной лысине весело отражалось восходящее солнце.

– Эй, Петрович! – крикнул пастух товарищу. – Шляпу надень, лысину застудишь!

Тот не расслышал, но, обернувшись, заулыбался.

Во как они теперь запросто! А сперва-то Михалыч робел городского человека из газеты. Очков робел, портфеля кожаного с двумя блестящими замками, да шляпы с калошами, но к концу второго дня они уже по-свойски разговаривали – Михалыч да Петрович. Оказалось, что за шляпой да за калошами городскими душа-человек живет. И выпить мастер, и закусить, а уж говорить начнет – заслушаешься. И про Африку с Америкой и тамошний героический пролетариат, и про мировой империализм, и про жизнь московскую толково расскажет.

А по хорошему собеседнику у Михалыча душа давно болела.

Кто с пастухом поговорит? Некому! Пастух все больше с коровами, а они, известное дело, – твари бессловесные.

А особо уважительно, что гость городской сам его выбрал! Как репей ухватился. Ему ведь, как оказалось, в газете так и сказали – пастуха найти и вызнать, что простой советский пастух думает о войне, о мире, о товарище Сталине. Расспрашивает обо всем, записывает, ну и помогает, конечно, как может. Хотя какой из него помощник?

Михалыч улыбнулся.

Одно слово – городской. Ни сноровки, ни ловкости. И чего он там и впрямь размахался? Еще глаз кому по неопытности выхлестнет… Он все-таки привстал и прикрикнул:

– Эй, Петрович! Не гоняй скотину. Иди сюда лучше. Поговорим…

Волоча за собой кнут, довольный жизнью журналист поднялся к теплому камню и до хруста в костях потянулся, прогоняя остатки сна.

– Хорошо как, – вздохнул городской гость. – Вот она, Россия-то! Настоящая! Посконная! Нутряная!

Ну, насчет «нутряной» это он, положим, загнул. Не такая уж и нутряная, если до Москвы, до товарища Сталина всего пятьдесят верст, а вот место и впрямь было не простое – колхозный выпас. Лес тут расступался, давая место огромной – с версту длиной и с полверсты шириной – поляне.

Колхозные коровенки бывали тут часто и особого присмотра не требовали, оттого люди, усевшись на камне спина к спине, могли говорить о новой жизни, о колхозе, о товарище Сталине. Ну и о главном, конечно, – о близкой войне.

Поглядывая на часы, словно солнца ему было мало, Петрович спросил.

– Ты, Михалыч, в Гражданскую воевал?

– Воевал, конечно…

– На чьей стороне?

Пастух сперва не понял, а потом в голос захохотал.

– Ну шутник ты, Петрович! Ну шутник!

– А зачем?

– Что значит «зачем»? – удивился пастух.

– Ну, чего тебе не хватало? Чего вообще людям не хватает, раз они воюют? Порода у нас, что ли, такая?

Колхозник свой ответ с вопроса начал.

– А вот ты скажи, Петрович. Ты человек городской, к партии приближенный, это знать должен. Чего больше всего человек в жизни хочет?

Обалдевший от осеннего тепла шмель закружил вокруг журналиста. Тот ловко сбил его шляпой в траву и ногой придавил. Мокро хрустнуло.

– Это смотря кто… Кто хлеба досыта, кто славы всемирной, а кому и мыслей возвышенных достаточно.

Почувствовав какую-то подковырку в ответе, пастух возразил.

– Ну, положим, на голодное брюхо и мысли в голове разбегутся… А если вообще?

– Вообще?

Хитринка ушла и из глаз и из голоса товарища.

– Наверное, свободы.

– А вот и нет! – довольно, словно этого ответа и ждал, возразил пастух. – Свобода сама по себе не нужна.