Читать интересную книгу Ольга, княгиня русской дружины - Елизавета Дворецкая

Но у нас двое детей. Мы оба держим их за руки, и они висят над этой рекой. И стремительные холодные струи шумят совсем близко под их слабыми детскими ножками…

Больше я не ворочалась, но еще долго лежала без сна. Будто о другой женщине, не о себе, вспоминала – а ведь когда-то было время, когда мы с мужем любили друг друга. Или мне так казалось. Совсем юной молодухе хотелось верить, что у нее все будет хорошо, что суровые нити судьбы, вопреки здравому смыслу, соткутся в какой-то веселый узор. Это было через год после нашей свадьбы, когда родился Добрыня, а потом и Малка. Конечно, Володислав не первый, кто стал мужем в пятнадцать лет, а отцом – в шестнадцать. Но какому шестнадцатилетнему отроку не понравится сесть, как равный, в кругу мужчин – отцов семейства? Володислав понимал, что так выдвинулся благодаря мне, что во мне – его честь, уважение и будущее. К тому же после родов я, еще юная, но уже расцветшая, была так хороша, что трудно было найти девку лучше меня, и Володислав сам предпочитал жену всем прочим.

Тогда он защищал меня от нападок Багряны. Они даже ссорились, а я чувствовала, что муж – на моей стороне, и любила его за это. Мы жили дружно, а если что-то шло не так, мне это казалось досадной случайностью. Я тайком плакала от обиды, но верила, что все пройдет и Володислав опять будет добр со мной. Просто он сегодня встал не с той ноги…

И в это я верила почти до самой смерти Багряны. А вот смерть свекрови, как ни странно, развела нас с Володиславом, вместо того чтобы убрать последнюю преграду. Он был с ней, когда она умирала, а меня она выслала вон: говорила, от меня ей тошнее…

Уже потом, когда Багряны не стало, я поняла, почему она так обращалась со мной. Боялась, что случится именно то, ради чего такие браки и задумываются. Что мой муж привяжется ко мне и будет слушаться меня. Станет другом моего рода, а не своего. Поэтому она сама находила для него красивых девок и гордилась: вон сын какой молодец!

Лишь совсем недавно я однажды поставила себя на ее место. Вообразила, что Добрыня вырос и взял в жены девушку из какого-то враждебного нам рода – а ведь, скорее всего, так оно и будет. И как я буду бояться, что она завладеет его умом и сердцем, будет настраивать против меня и моих близких, сделает врагом родной крови…

Если бы я сумела сохранить дружбу мужа, сейчас она бы мне очень пригодилась. Но как я могла противостоять влиянию Багряны и прочих уцелелевших остатков их рода – истребленного моими родичами? Чего Багряна и прочие ждали от меня – что я буду проклинать свой род? Но не много было бы Володиславу чести от такой жены: как говорится, чести можно ждать лишь от того, у кого ее много, а у предателя какая же честь?

Я уберегла бы детей от разлада, если бы учила их ненавидеть мою киевскую родню. Внушала бы, что они – древляне, потомки дулебских князей, а киевские русы – их потомственные злейшие враги. Но это ведь все равно что, стремясь пролить кровь врага, своей рукой направить нож себе в сердце! Нельзя жить, ненавидя половину самого себя! Это значит предать не только родню, но и себя самого! Не будет удачи тому, кто враг самому себе. И я не смогу решить за моих детей, кем им быть, под чей стяг встать в этой битве. Но уж по-всякому лучше…

Невольно я вдруг представила моих детей уже взрослыми. Мужчиной и женщиной, которые сами должны решить, в чем их честь и как за нее бороться. И пришла мысль, которой сама я испугалась: может, лучше им умереть с честью, чем ценой предательства купить себе презрение и той, и другой стороны.

* * *

Уже дней десять как Ингвар вернулся в Киев, но от Мистины никаких вестей не поступало. Беспокоясь о нем и о сестре, Эльга всякий день, едва проснувшись, посылала Прибыню узнать, не было ли за ночь гонцов. Ингвар тоже недоумевал и злился. Каждый день он слышал от дружины и бояр разговоры, что-де Свенельдову сыну нельзя доверять. Уж этот своего не упустит, сейчас в отцово наследство вцепится, как клещ, – не отодрать. Разве что вместе с головой…

День ото дня Ингвар становился мрачнее. Он очень хотел, чтобы побратим опроверг наветы, но от того не было ни слуху ни духу, и князю самому все труднее было изгнать из сердца сомнения.

– Сам поеду, – на десятый день объявил он Эльге. – Леший его там, что ли, сожрал?

– Может, он уже собирает твою дань? Ведь бобры и куницы сами не придут, кто-то должен их везти сюда.

– Хорошо бы, кабы так. Но мог бы хоть гонца прислать!

– Может, он не знает, что ты вернулся.

– Ну, теперь узнает.

Эльга старалась сохранять бодрость, но в душе с трудом подавляла горечь и обиду на судьбу. Ингвара не было дома почти все лето. Теперь он едет в Деревлянь, а оттуда, скорее всего, сразу пойдет вверх по Днепру в полюдье. А этот путь теперь еще длинее, чем в прежние годы, поскольку включает Смолянскую землю – она вошла во владение Киева два года назад.

И ведь так – почти каждый год! Порой Ингвар часть лета проводил в Киеве, отлучаясь на месяц-другой, но по зимам его дома не бывало. На каждую Коляду Эльга и Мистина вдвоем приносили жертвы на Святой горе и задавали пиры всему городу. Но Мистина не мог заменить ей мужа. И эти месяцы его отсутствия так долго тянулись! Эльга знала: когда всякий день похож на другой, много таких дней пролетает незаметно. И старалась делать их похожими, насколько удавалось. Но и за пряжей, уносящей мысли в неведомые дали, Эльга все время думала о муже.

Казалось, вот сокровище! Никогда ведь Ингвар не был красавцем – даже в молодости, пока морщин и шрамов у него на лице было меньше, а зубов во рту больше. Лишь чуть повыше нее, коренастый, с обветренным загорелым лицом, он и платье цветное носить не умел, и порой его не сразу удавалось разглядеть в толпе гридей. И все-таки ее влекло к Ингвару. Стоило ему улыбнуться своей широкой улыбкой, как лицо его озарялось задором, что лучше любой красоты. Он был весь открыт, пусть даже порой это ему вредило. Бывал горяч, нетерпелив, опрометчив. С трудом учился вести себя как князь, сдерживать чувства, прятать мысли. Ему претило искать обходные пути.

Порой Эльге приходило в голову, что из Мистины вышел бы князь не в пример лучше. Тот умел подчинять себе людей без явного давления – мнимым расположением, игрой на слабостях, а то и страхом. Он мог долго прикидывать и примериваться незаметно для чужого глаза, а потом нанести точный сокрушительный удар. Пятнадцать лет назад он едва не отнял невесту у Ингвара – ее, Эльгу! Прямо здесь, в Киеве! Чуть не подвел к тому, что ее родичи сами вручили бы ему племянницу Вещего, а он бы еще сделал вид, что женится по доброте души. И хоть замысел его тогда сорвался, никто не нашел повода его упрекнуть. А он еще и отвел от себя все возможные попреки в будущем, взяв в жены Уту и тем оказав Эльге большую услугу. Которой она не забыла и до сих пор.

Ингвару эти тонкости не давались. Он словно вышел из древних сказаний, где вождь был лучшим воином в дружине, что ни день готовым вести к новым победам, и именно к этому всегда стремился. Если бы все дела по управлению державой – которая его же трудами стала еще больше и сложнее, – можно было решить мечом, лучше него не было бы князя. Пожалуй, и хорошо, что по полгода в Киеве правили Эльга и Мистина, умевшие решать дела без крика и ударов кулаком по столу.

Но, даже понимая, что порой Ингвар ведет себя не как должно, Эльга не могла в душе не восхищаться им. И она ведь вынесла из родовой памяти веру в то, что без доблести и отваги нет ни мужа, ни вождя. Ее привлекало в нем упрямство, решительность и твердое убеждение, что боги поставили его на это место, чтобы он делал свое дело как можно лучше. И ради этого он без колебаний отдал бы жизнь, лишь бы не стыдно было взглянуть в глаза предкам, ждущим его в Валгалле. А предков этих хоть и много, но не до бесконечности. Двадцать пять поколений – и здравствуй, Один!

В девичестве Эльга мечтала, что будет любить мужа. Когда же полюбила, поняла, что без любви жилось бы легче – пустота одиночества обернулась бы покоем, и она наслаждалась бы свободой править собой и другими без ощущения потери. Но от печенегов сторожить днепровский путь нужно каждый год. И в полюдье ходить тоже. Пока их сын не вырастет и не сможет взять хоть часть этих дел на себя, не знать им с Ингваром покойного житья, не сидеть у печи вдвоем, слушая гул метели над кровлей…

– Послушай, может, тебе не нужно ходить до Смолянска? – почти в отчаянии спросила она. – Ведь Тородд сам распрекрасно собирает дань с кривичей, он может и сам сплавлять ее весной по Днепру. Зачем тебе туда ездить?

– Затем, чтобы кривичи видели: Тородд здесь не сам по себе и не один, за ним – я и вся Русь. Так прочнее будет. Но тут вот еще какая беда, мне Ивор сказал. Огневит может отказаться пропускать нас через свои земли. Скажет, ваша земля теперь по Днепру, вот и идите через Днепр, а к радимичам не лезьте.

– Не слишком ли смело это будет с его стороны? – Эльга нахмурилась. – А он не боится, что тогда у нас будет причина сделать и эту землю своей, чтобы никто не мешал нам ходить по ней?