Итальянцы оказались гораздо моложе нас: двадцатитрехлетние – двадцатипятилетние пацаны, – но каково же было наше удивление, когда мы в первый же день заметили, как неуверенно они маневрируют и паркуются. Позже мы узнали: фирма «Имаго», которую возглавлял автор идеи кругосветки Лоренцо Минолли, наняла тех, кто подешевле: молодых безработных.
В первые дни пути мы, естественно, друг к другу притирались. И иногда – с искрами. Мало того, пацаны-итальянцы стали на нас покрикивать. Частью это происходило от того, что почти никто из нас не знал языка (я общался с ними на французском), и потому мы бывали бестолковы и нерасторопны.
Но главное не это – есть, к великому сожалению, в русских какое-то рабье заискивание перед иностранцами. Сейчас оно пошло на убыль, но тогда, во время падения «железного занавеса», оно было типичным: десятилетиями мы жили бедно, убого и несвободно. Понятно, что это следствие исторического запаздывания и Руси, и России и в культурном, и в техническом развитии, но именно это заискивание, едва заметное в одном члене нашей команды и явное в другом, именно оно позволяло итальянским безработным мальчишкам чувствовать свое превосходство над нами, наделенными должностями и убеленными сединами. Умываемся утром, например, в каком-нибудь палаточном лагере. Не успеет итальяшка отойти от крана, как ему уже кто-то подает полотенце сухим и чистым концом. Едем, например, в троллейбусе – только вошли, а уже кто-то из наших кричит: «Бруно, Гвидо, я вам билеты купил!» Меня это бесило.
Однажды, двигаясь в колонне по ФРГ, я почувствовал, что мне приспичило – ну не могу, хочу в туалет. Раций у нас в машинах тогда еще не было, сообщить о причине остановки Гвидо, их старшему, я не мог, зато туалетов вдоль дороги – навалом. Что делать, думаю, не погибать же от разрыва пузыря, догоню я эту колонну за пять минут.
Сделал свои дела – кстати, под наблюдением замыкающего итальянского экипажа, он остановился вслед за мной и ждал, – быстро догоняю колонну, едем дальше и останавливаемся через полчаса на заправке.
И тут подбегает ко мне Бруно, двадцатишестилетний фотограф, высокий, мускулистый, красивый, и орет в самое лицо:
– Нельзя останавливаться без разрешения, понимаешь?! Это тебе не твоя Россия, здесь свои порядки!
Я сначала оторопел и даже чуть растерялся, а потом взорвался: нет, чтоб спросить сначала, что случилось, ну сделать замечание, а он – сразу орать, да на кого – на известного журналиста крупнейшей в мире газеты, члена Союза писателей и Союза кинематографистов!.. И я заорал на него:
– Ты чего на меня орешь? Я тебе не солдат, а здесь тебе не армия, понял, мальчишка?
Бруно не ожидал такого отпора и сразу пары спустил.
Рим поразил меня Историей. Всегда мне были скучны музеи. Исторические памятники я воспринимал без трепета, но когда во мраморе и золоте встали передо мной дворцы Рес-пуб-ли-ки (!), существовавшей за пятьсот лет до нашей эры (!!), в то время, когда на Руси полудикие язычники мазали кровью жертв морды идолов, я многое и в себе понял.
Удивило и количество машин в итальянской столице (у нас их теперь больше), и отсутствие смога и красивых женщин на ее улицах. «Красивые женщины по улицам не ходят, они на машинах ездят», – пояснил знакомый итальянец.
Кстати, в Москве нынче происходит тот же процесс: поскольку красота стала дорогим товаром, его покупают богатые. А они, как известно, в автобусах не давятся.
Нигде до тех пор не видел я таких пробок, как на дорогах Германии, Западной, естественно. Причем не в городах, а на шоссе, автобанах: десятикилометровые скопления машин, одна к одной, насколько видит глаз и там, дальше, за горизонтом. Над пробками летали полицейские вертолеты и на специальной, автомобильной, радиоволне успокаивали немецких граждан, снабжали их информацией, отслеживали с воздуха аварии или машины с кипящими в пробках двигателями, из-под капотов которых уже валил белый пар, и направляли к ним полицию или техпомощь.
А как, вы думаете, те могли подъехать к месту происшествия? В том-то и дело, что даже в таком автомобильном аду ни немец, ни другой западный водитель никогда не пересечет белую линию, отделяющую дорожное полотно от широкой и тоже асфальтовой обочины, по которой они и подъезжали.
Боже, подумал я, у нас бы уже по кустам ехали! Мы часто посмеиваемся над такой дисциплинированностью, она у нас ассоциируется с ограниченностью, даже с какой-то неполноценностью, но это не так. Это наша ограниченность и неполноценность, это и есть результат разности наших культур, следствие нашего хронического отставания, сократившегося, правда, от тысячелетий до десятилетий, – придем и мы к такому. Когда-нибудь.
Поразили меня в Германии и скорости на дорогах. Известно, что там нет ограничений, и нас, раскочегаривавших свои «чахотки» под сто шестьдесят километров в час и чувствовавших себя камикадзе, как стоячих, со свистом нанизывали «Порше», «БМВ» и «Мерседесы». Даже грузовики нас обгоняли!
Для меня до сих пор символ Германии – лакированная задница удаляющегося «Мерседеса».
Кормили нас итальянцы нормально: вечером, к ужину, – бокал пива за счет фирмы, остальные все удовольствия – за свой счет. Платили карманных по пять долларов в день, и мы их, конечно, страшно экономили: не позволяли себе ни единого бокала пива, курили запасы «Явы» и копили, копили. Кто на видак – предмет роскоши в те времена, – кто на двухкассетник, на подарки детям, родным.
Лишь один из нас сорил деньгами, и лишь одного из нас итальянцы воспринимали даже не как равного, а слегка заискивали перед ним. Стройный, жилистый, белокурый бог, он свободно говорил по-английски, хотя и сильно заикаясь, мог идти по улице на руках и так, на руках, зайти в какой-нибудь берлинский магазин, открыв его двери ногами. Он творил с машинами – любыми! – чудеса и довольно легко положил руку самого накачанного среди итальянцев – Бруно. Причем именно Бруно смотрел на него самыми восторженными глазами.
Неужели вы не догадались, кто это такой? Да, он – Витька-каскадер, тот самый мой кореш по киносъемкам. Ах, вы же еще не прочитали главы «Как на машине я обогнал самолет» и «Каскадеры»! Конечно, это я пригласил его в путешествие, это «Комсомолка» пробивала ему, сомнительному по тем временам типу, визы во все страны, а я божился перед руководством, что Витька не опозорит за рубежом звание советского человека и – упаси боже! – не останется на Западе. В настоящее время Витька живет то в Калифорнии, в Лос-Анджелесе, то в Москве.
Между тем наш караван придвигался все ближе и ближе к «социалистическому лагерю». Вот уже пулеметные вышки пошли вдоль Берлинской стены (она пала через три месяца после того, как мы оставили ее позади), вот потянулась колючая проволока советских гарнизонов, затопали по обочинам кургузенькие наши солдатики, задымили по дорогам убогие «Трабанты», «Жигули», «Москвичи», армейские машины...
Даже жаль, что канул в историю «двойной» Берлин, – переезд из одной его зоны в другую, чудовищно разные ауры этих зон, их «интерьеры»: казарменно-гнетущая картинка социалистического города и празднично-изобильная – вольного города Берлина, сменяемые в течение одной-двух минут, – это потрясение на всю жизнь.
Вот уже пошла Польша – та же «колючка» наших гарнизонов, тот же социализм. Все ближе, ближе Брест – западные ворота «империи зла», такой родной, такой долгожданной империи, где в брестской сберкассе, прямо у таможни, лежат наши спонсорские пятьдесят тысяч рублей налом – целое состояние! И уже мы будем заказывать гостиницы, мы будем их, итальяшек, кормить, поить, давать им суточные, кончится наконец эта наша унизительная экономия, и заживем мы по-человечески!..
И как только пошел вдоль обочин «социализм», с нашими итальянскими спутниками начались замечательные превращения: все любезнее становились они с нами, все чаще встряхивали пачкой «Мальборо», стоило лишь нам сунуть в рот «Яву», и даже стали угощать нас баночным пивом! Оказалось, что все они в моей стране впервые.
– Юрий, – спрашивала американская журналистка Сусу, вертя в руках металлический рубль, – а что на это можно купить?
– Пачку сигарет, чашку кофе и два бутерброда, – с нескрываемой гордостью отвечал я.
– Можно пообедать, – подхватывал кто-то из наших.
– Ну уж пообедать – это ты загнул, – охотно поддерживал разговор третий. – Позавтракать – можно.
Сусу страшно удивлялась, но не верить не смела:
– Так много? А почему же рубль тогда ничего не стоит в Америке?
Тут уж каждый отвечал кто во что горазд. Рогацци[3] прислушивались и заваливали нас вопросами:
– А сколько стоит пальто? А меховая шапка? А рубашка? А доллар?
Мы называли цифры (доллар тогда стоил у фарцовщиков семь-восемь рублей, а официально – пятьдесят шесть копеек), а они удивленно качали головами: «Фантастика!»