– Сергей, ты – Иисус Христос!
Однажды, еще где-то в Средней Азии, Бруно сказал мне:
– Юрий, когда я буду уезжать из России, я буду плакать.
– Почему?
– Вот увидишь, – загадочно пообещал он.
В другой раз, за Байкалом, мы заблудились. В конце августа шел снег, стояла жуткая холодрыга, темнело.
Нас выручили какие-то старик со старухой – сторожа пустующей турбазы. Они пустили «колумбов» переночевать в теплый корпус, на кровати, хоть и без белья, но с матрацами и одеялами, разогрели всем ужин, чай. А для нас, руководства, истопили баньку да пригласили за свой простецкий стол, с картошечкой, салом, огурчиками да заветной, припасенной бутылочкой «Московской».
Да как начали они рассказывать о своей нелегкой судьбине – мороз пошел по коже. Шел он и тогда, когда смотрели мы на их изуродованные работой руки. Когда же мы узнали, что «старикам» этим по сорок пять лет, что изуродовала их российская жизнь, самогонка и надрывная работа, то они, иностранцы, кое-что в нашей жизни поняли...
И вот идем мы с Гвидо и Бруно по хрустящей от мороза грязи под огромным и уже звездным куполом неба, распаренные, благостные, а Бруно вдруг раскидывает руки в стороны и говорит по-русски:
– Какие люди! Какое сердце! Невозможно. Невозможно...
Да, к Владивостоку он уже прекрасно говорил по-русски.
День нашего отплытия все же настает. С утра грузим в трюм машины, крепим, размещаемся в каютах, затаскиваем в них с берега пару ящиков шампанского и пару – водки, бегаем, крутимся – не до сантиментов.
И вдруг мы видим на берегу невесть откуда взявшихся «боевых подруг»! Как они проникли в порт, погранзону, через двойное оцепление, непонятно, но проникли! Мы все сходим на берег, чтобы с ними проститься.
И вдруг я вижу Гвидо, Бруно и Мимо, стоящих отдельно от всех, в сторонке. Они стоят, положив руки друг другу на плечи, стоят, сцепившись в одно целое, и... плачут!
А уже через пять минут пароход гудит, отваливая от последнего кусочка российской земли, и мы хлопаем пробками шампанского: «За Россию!»
Впереди нас ждет Америка...
США
Двенадцать дней в океане стали для всех своеобразной кессонной камерой: в ней мы отсыпались, отходили от русских страстей, от краткосрочных романов, от клятв в вечной дружбе.
Роли опять менялись: то мы их, а теперь они нас будут содержать, командовать нами, потому что доллары – у них. И не только доллары – опыт: почти все они бывали в Штатах, и не раз. И мы, и они стали сдержаннее друг к другу, мы стали реже стрелять у них «Мальборо», а они гораздо реже предлагать.
Произошел даже небольшой конфликт: наш «кулибин», водитель-испытатель РАФа (был такой автозавод в Риге, выпускал «рафики», микроавтобусы с волговскими двигателями и трансмиссией) Валдис, от нечего делать, из-за «кулибинской» своей души, за две недели плавания восстановил «Исудзу» так мастерски, что с двух метров заподозрить с ней случившееся было совершенно невозможно. Скособочившаяся крыша встала на место, дверки и крылья Валдис снял, разобрал, отрихтовал и подкрасил неизвестно откуда нашедшейся зеленой краской, почти не отличавшейся от оригинальной. Он даже лист плекса нашел на нашем лесовозе, отполировал и вылетевшее вдребезги лобовое стекло джипа сверкало, как ни в чем не бывало. «Исудзу» мог продолжать пробег!
Целыми днями Валдис возился с «Исудзу», и видно было, даже получал от этого удовольствие. Но мы, русские, считали, что, кроме удовольствия, он должен был получить за эту работу от итальянцев хотя бы пятьсот долларов. Мы были бедны в 1989 году в США, как церковные мыши, экономили каждый доллар из тех пяти в день, что выдавали нам итальянцы в виде командировочных, – курили свои запасы советских сигарет, когда хотелось есть, открывали свои соки и консервы, которыми был загружен наш «рафик». (Забегая вперед, скажу, что мне удалось за месяц в Америке скопить сто долларов, на которые я купил первый в жизни моей семьи видеоплеер.)
До самого американского берега я не раз стыдил итальянцев за скупость по отношению к Валдису, да и наших «воспитывал», тех, в ком видел какое-то рабье, как мне казалось, заискивание перед рогацци. И они мне потом отомстили по полной...
Но никто из нас даже предположить не мог, что в первый же свободный вечер на американской земле, в городе Портленде, они сунут нам по пятнадцать долларов на ужин, а сами пойдут праздновать прибытие отдельно, в итальянский ресторан. И мы, нарядившиеся, нагладившиеся, будем недоуменно смотреть вслед нашим милым рогацци, с которыми за семьдесят дней в СССР спаялись и в бедах, и в радостях, казалось, навеки: как же так?
– Ты знаешь, нам надо было обговорить свои внутренние проблемы, – невозмутимо сказал мне наутро журналист Ренато, для которого я, например, выворачивал всех своих знакомых от Риги до Находки буквально наизнанку.
Такого унижения, какое устроила нам итальянская фирма «Имаго» и ее президент Лоренцо Минолли в Америке, я не испытал за всю свою жизнь.
Ночевать в палатках буквально под стенами полупустых отелей – это, согласитесь, экзотика.
В конце ХХ века биться за трехразовое питание! И где? В Америке! И кому? Солидным мужам: представителям центральных советских газет, телевидения, МИДа, Аэрофлота, Морфлота, крупнейших автомобильных заводов, вложивших в это путешествие столь дефицитные деньги, – это тем более экзотика. Обнаруживать в номерах для русских из экономии отключенные телефоны и платные телеканалы, слышать запрещения посещать местные газеты и телевидение – для журналистов экзотики экзотичнее нету!
Я уже не говорю про такой, например, экзотический трюк удивительной фирмы «Имаго»: через окошко автомобиля вы получаете картонную коробку с обедом и тут же слышите команду: «Поехали!» Все капиталисты мира могли бы лопнуть от удовольствия, если бы увидели живописную картину, как уважаемые, но голодные советские люди лихорадочно рвут зубами и руками курицу и в рекордно короткие сроки заглатывают свой обед, ведя машину двумя пальцами, со стекающим с них жиром.
Вы будете сидеть за рулем каждый день по пятнадцать – шестнадцать часов, покрывать по тысяче – тысяче сто километров и множество раз вспоминать жену и детей только для того, чтобы не уснуть, чтобы увидеть их, доехать до них, – именно это лучше всего отгоняет сон, проверено. И все только лишь оттого, что специалисты «Имаго» спутали мили с километрами, и все перегоны американской программы выглядели так: «Портленд – Сан-Франциско: семьсот миль за семь часов» и т. д.
Блокноты наши были пусты, диктофоны бездействовали, и это для нас, журналистов, было самым катастрофическим.
– Как же так, Бруно? – спросил я однажды итальянца, самого близкого к нам, русским. – Ведь мы же в России для вас наизнанку выворачивались, мы все ваши счета ресторанные с проститутками оплачивали, и вы обещали за это показать нам «такую Америку, какой ни один русский никогда не видел».
– Прости, Юрий, – опустил глаза Бруно от стыда за свое руководство. – Ты же понимаешь, что я здесь ничего не решаю.
Но уже через неделю на тот же вопрос он ответил совсем по-другому:
– А чем вы нас в России кормили? Дерьмом! А давали – пять рублей в день.
Он начисто забыл о своих слезах в Находке.
Дружба наша кончилась.
Для чего я все это пишу? Не для того, конечно, чтобы отомстить за недостаток жареной курицы и долларов.
Сейчас, куда ни оглянись, – поездки за рубеж, совместные планы, проекты, один другого глобальнее. Все они имеют красивые названия, девизы, цели. Ни в коей мере не ставлю все это под сомнение, но знаю точно: во многих случаях идет замаскированная распродажа нашей, российской, экзотики, которая в хорошей цене на мировом рынке. И не только экзотики – труда, идей, сырья. Продавать все это и можно, и нужно, но ведь не по бросовым же, не по унизительным ценам!
Довелось мне в Нью-Йорке встретиться с преуспевающим американским бизнесменом Андреем Гаркушей. Родился он в ФРГ, но родители его – эмигранты из СССР. «Знаешь, – сказал он, – одна фирма мне предложила стать ее консультантом, а я был очень занят и отказаться решил необидно: заломил несусветную, ну просто нереальную цену. Так вот, фирма согласилась и носила меня чуть ли не на руках: значит, решили они, я столько стою и цену себе знаю. Да, Америка лопается от долларов, – закончил он, – но всех пугает и останавливает ваше стремление отдать все буквально бесплатно...»
Я задумался тогда крепко, и думаю до сих пор: а не в такую ли историю попал и я? Не стали ли мы – вся наша группа – рабочими лошадьми нескольких итальянских телекомпаний?
...Это не был крик – пронзительный, счастливый, захлебывающийся. Кто-то из экипажа спокойно зашел в кают-компанию и, усаживаясь в кресло за шахматы, чуть ли не сквозь зубы обронил: «Америка показалась». Нас, «колумбов», словно ветром сдуло на палубу.
Да, гигантское блюдо воды, которым потчевал нас океан почти две недели, вспучилось на горизонте туманным, лакомым куском – Америка...