Макса: тот устроился в потертом кресле и подмигнул мне. Ну что ж… Я сама хотела все выяснить поскорее, так зачем медлить?
Но когда увидела в палате знакомое лицо, ноги задеревенели. Я почувствовала, как кровь отхлынула от щек, а нервы напряглись до предела. А когда наши взгляды встретились, меня обдало холодом, прям мурашки по коже побежали. Видимо, я сильно разнервничалась, хотя и пыталась это скрыть.
— Ты чего вернулась? Что-то случилось? — с беспокойством спросила она у Лены, но смотрела почему-то на меня. Не отрываясь. Будто узнала. Или что-то почувствовала. Я бы все отдала, чтобы узнать, что именно.
— Да, мам, случилось! — Лена была так воодушевлена, что мне показалось, она сейчас начнет плясать по палате. Увы, я такой радостью похвастаться не могла. Сердце словно в тисках сдавили, стало нечем дышать, в глазах потемнело. С чего начать? Сколько раз прокручивала в голове нужные слова, а теперь ничего не могу сказать, в горле застрял комок. Лишь пальцы сцепила за спиной и застыла, уставившись в пол.
— Она нашла нас, — радостно объявила Лена, не сдержав улыбки, — нашла…
Глаза матери расширились в немом удивлении, по лицу скользнула судорога боли, едва уловимая, но я все же успела заметить, когда подняла взгляд; она даже привстала на локтях, но потом охнула, будто ее ударили, и откинулась обратно на подушку.
— Как?.. — бессильно выдохнула.
— Друзья помогли, — ответила за меня сестра.
— Я думала, ты мне приснилась… Ты же была в реанимации?
— Была.
— Прости меня, девочка моя… Прости…
Я закрыла глаза, вслушиваясь в интонации ее голоса. Какой нежный и приятный на слух, наверняка она в детстве напевала Лене колыбельные, и та, улыбаясь, засыпала… А я вместо колыбельной слышала лишь грубые слова уставшей воспитательницы, работавшей в детдоме много лет: «А ну живо спать, недоумки!» До сих пор помню ее грубый голос. И как укрывалась одеялом с головой и боялась шевельнуться. Да, не было домашнего уюта, ласковых рук мамочки, а только безысходность и страх перед будущим. Ведь детки там были разные: больные, умственно отсталые, лежачие, с задержкой развития, со слабым здоровьем… Они вырастали и… не все оказывались готовы ко взрослой жизни, без близких и родных, без крыши над головой… Не все умели защищаться и бороться с трудностями. Можно ли смыть всю боль одним лишь словом «прости»?
Я не знала. И вместо ответа задала вопрос, острый и колючий, как шип:
— Сначала расскажи, почему ты так поступила?
…Она долго молчала, не решаясь начать разговор. Зашла издалека:
— Хорошо, что соседка по палате вышла, можем поговорить спокойно, а то сил нет идти в коридор… — вымученно улыбнулась, а я застыла, как изваяние, никак не отреагировав на ее слова.
— Алина, мне было шестнадцать, когда я забеременела, — наконец призналась она. — Связалась по глупости с женатым, голову задурил, а потом, когда узнал, что жду ребенка, пропал. Помню, как плакала, а мать меня ругала, обзывала дурой и без конца повторяла, что я опозорю семью, если рожу… И когда ты появилась на свет, она… — Женщина опустила глаза, но я успела заметить слезы. — Пойми, моя мать была властной женщиной, настоящим тираном, я ее даже побаивалась… Когда родила, я даже тебя не увидела. Она заранее договорилась с врачами и буквально заставила меня написать отказную. Отдала тебя в детдом, как игрушку. Боже, — она вытерла слезы. — Все эти годы я мечтала разыскать тебя, я плакала, умоляла ее назвать адрес, но безрезультатно. Даже когда умирала, она не сказала мне.
Снова закрыла лицо руками, не в силах сдержать эмоции. Лена подошла и погладила ее по дрожащим плечам. А я смотрела на ту, что меня родила, и испытывала смешанные чувства. Внутри бушевала обида и злость, в какой-то момент даже хотелось наговорить ей гадостей, чтобы избавиться от этой тяжести на сердце, но искреннее раскаяние и сожаление матери все-таки заставили меня замолчать. Буквально прикусить язык. Такое маленькое признание, но сколько боли вложено в каждое слово…
— Не сказала, потому что не хотела разрушить ваш с папой брак? — задала наводящий вопрос Лена — тихо и осторожно, украдкой бросив на меня взгляд.
— Да. Считала, что моя девочка будет… помехой, — последнее слово она выдавила с трудом, словно оно было стеклышком и причиняло боль. — Я уже и не надеялась найти тебя, — мать подняла глаза. — Как только начинала поиски — след обрывался. Помню, как приходила в ближайшие детдома, крутилась у забора, смотрела на детей… Пыталась узнать тебя, как-то почувствовать. Ничего не получалось. С одной директрисой договорилась, заплатила, а она уволилась. Я так и не узнала правды. — Она протянула ко мне руки, но я не подошла. — Прости меня. Прости, если сможешь.
Я по-прежнему стояла ни жива ни мертва. Наверное, это было оцепенение. Когда не можешь пошевелиться, а сердце стучит так, что отдается в ушах и, кажется, все вокруг слышат этот бешеный стук. «Ну же, скажи хоть слово!» — мысленно поторапливала себя, но не могла разжать губы.
— Знаю, я бесхребетная, слабая, бесчеловечная, — продолжала изводиться мама, — я должна была перевернуть весь мир, потребовать, пригрозить, если надо, даже убить, чтобы найти тебя, но… Ушла надежда, руки опустились. А ты, наверное, ненавидела меня все это время. Правда? Я вижу по глазам. Знаю, что не могу тебя просить о чем-то, просто не имею права. Но все же хочу, чтобы ты знала: я страдала не меньше.
Она снова протянула руки, и на этот раз я обняла ее…
Уже на выходе из больницы Лена ухватила меня за запястье, вынуждая остановиться. Ее глаза блестели от слез, но в них сияла радость. Настоящая и такая теплая, что мне тоже стало тепло, словно оголенные плечи укрыли пледом. Мягким и шерстяным.
— Жаль, что не получилось поговорить в другой обстановке, — вздохнула сестра. — Когда вокруг куча людей, сложно до конца открыться, показать свои чувства… Слушай, не держи на нее зла. Она и вправду очень страдала. Редко улыбалась, даже на фотографиях глаза грустные. Я часто слышала, как она тихо плакала в комнате. Стояла у двери и никак не решалась спросить, что ее так гложет. Я думала, это из-за папы или из-за меня, старалась быть лучше, училась на «отлично»… А пару лет назад