Читать интересную книгу Эскадрон комиссаров - Василий Ганибесов

Илья дернул плечами, как бы не понимая, что они привязались к нему.

— Слышишь, Илья, — мягче заговорил Кадюков. — Тебя добром спрашивают. Неужели ты хочешь подвести своих товарищей? В лагерях первый взвод мучил, а сейчас за нас взялся. Ты думаешь, что здесь нет командиров, так что угодно можно делать?

— А вам что? — заговорил Ковалев. — Вы что за комиссары? Чево вы?.. Что я вам сделал?.. Что я, что ли...

У Ильи задрожал подбородок, он сорвал с себя фуражку и закрылся.

— Тпру-у! — заорал Кадюков на въехавшего с глиной Корыпалова. — Куда прешь? Не мог тише? А ну вас!

Он рванул свою бабу и с плеча начал ею гвоздить, закусывая губы.

Корыпалов остановился было, похлопал глазами на Кадюкова и товарищей, сердито, рывком хватающих работу, пожал плечами и поехал дальше. Илья вскочил на воз, помог сбросить глину и уехал с Корыпаловым в забои.

Ковалеву, приехавшему с одиннадцатью товарищами в город, казалось, что наконец-то он избавился от Курова, Липатова и Карпушева, хороводивших в первом взводе. Но после первой же отлучки ему «по-товарищески» сказал Тихонов, начальник команды, что это первая и последняя, и в тот же день была выпущена специальная стенгазета с одиннадцатью заметками исключительно о нем.

Больше всего Илью кольнула заметка Граблина, второвзводника, который и писать-то научился только перед лагерями.

«Товарищ Ковалев у нас по Ленинской путе не идет», — писал Граблин.

«Вот стерва! — злился Ковалев. — По какой же я, по-евонному, пути иду? По буржуазной, что ли? При чем тут Ленин? Дураку-то и грамота не впрок».

Не меньше его обозлило и стихотворение какого-то «Снайпера»:

НА ЧЕРНУЮ ДОСКУ!!!

Жил на свете Ковалев,Был он парень бравый,В самовольную ходилОн в отлучку к бабам.Из-за девок он совсемПозабыл работу,Целы ночи напролетШлялся без заботы.Он лихой и прехрабрецС седыми стариками:— У! — кричит ему, — подлец,Прощайся с бородами! —От какой вояка он,Что ни день, то хуже,Про конюшни, эскадронНе думает, не тужит,Уж давно, давно пораПарня нам одернуть,Занести его как разНа доску на черну.

Фома Снайпер

«Баскаков, холера! — вспыхнул Ковалев. — Кургузый черт! «Снайпер»! В корову-то не попадет, а туда же!»

Ковалев взялся за работу. На конюшне рвал и метал, начал опять зубоскалить и уже по своей беспечности забыл и о «путе» Граблина и о стихах «Снайпера», как вдруг неожиданно, как он сам считает, случился второй грех, вторая отлучка до утра. Ребята ему ее больше не простили. Для Ковалева потянулись дни отчуждения, как в лагере в первом взводе. Он по-собачьи заглядывал товарищам в глаза, старался кому-нибудь помочь, удружить при случае, но они сторонились его и, жалея про себя и в то же время чувствуя неприязнь, сердились на него еще больше.

Поздно ночью в город приехал третий взвод. Трехмесячная учеба их кончилась, и они после торжественного собрания, чтобы не терять лишний день, уехали в город расформировываться. Еще с вечера за некоторыми приехали подводы из деревни, высланный вперед каптер приготовил штатскую одежду, а утром, в коротеньких ситцевых разноцветных рубахах, они до смешного не походили на вчерашних красноармейцев. Они простились с командой, долго, как с боевыми товарищами, прощались со своими лошадьми и наконец разъехались и разошлись в разные стороны.

Ветров крикнул с конюшни Ковалева и увел его за угол зимнего манежа.

— Вот чего, — смотря Илье в переносье и удивляясь, до чего у него непоседливые глаза, заговорил Ветров. — Я насчет Анки.

Глаза Ковалева забегали еще быстрее, они на секунду остановились на ветровских холодных и колющих серых зрачках и запрыгали, как от погони.

— Что ты намерен делать?

— Ничего не намерен, чего мне делать?

— А как с ребенком? Ты ведь скоро отцом будешь, — с едва заметной усмешкой переспросил Ветров.

У Ильи чуть дрогнула одна щека, но он молчал.

— В эскадрон приходила она, тебя искала.

— Ну и что же?

— Как «что же»? Ты скажи ей. И потом вам расписаться надо будет. Деревня узнает, беды наделает девка.

У Ковалева глаза захлопали, захлопали, будто на них замахивались, и вдруг остановились.

— Ты в чужие дела не лезь, — мрачно проговорил он. — Я тебе тут не подчиненный.

У Ветрова заиграли желваки, его длинный, несуразный подбородок выпятился еще больше вперед. Набрав носом воздуха, он в упор посмотрел на Ковалева с такой силой, что, казалось, сейчас спалит его, как былинку.

— То есть ты что же, ты хочешь сказать, что не женишься на ней? Так, да?

— Ты думал, я на каждой шлюхе буду жениться?

— Мер-рзавец! — выдохнул Ветров. — Гад!

Он тяжело дышал. Ковалев попятился от него, думая уходить, но Ветров схватил его своими клешнями за руку.

— Там колхоз организуется, слышишь? Комсомол! Анку хотели секретарем, как батрачку. Понимаешь?

— П-пусти руку! П-пусти! — извивался от боли Ковалев.

— Если ты где-нибудь сболтнешь про Анку, смотри! Понимаешь меня? Н-ну, смотри в глаза, гадюка!.. — крикнул он.

Ковалев испуганно вздрогнул, взглянув на Ветрова.

— Иди!

Ветров бросил руку Ковалева и, круто повернувшись, зашагал к казармам.

4

В субботу вечером Ветров опять уехал в Негощи.

Отослав лошадь еще от моста, он зашел к Игнату, но, кроме рахитика, дома никого не застал.

— Где тятя? — спросил он у него, морщась. — Мама где?

Рахитик смотрел на него своими необыкновенными глазами и молчал. Ветров, повернувшись, ушел к Серову, которого он наметил в председатели, но пока об этом никому еще не говорил, решив поближе присмотреться.

— А, вот как раз к бане! — встретил его Серов. — Хошь в баню-то? Иди. Сейчас там Игнат один остается.

— Пожалуй, не прочь, — бросая на лавку шинель и узелок, решил Ветров.

— Иди, иди, — проводил его Серов. — Веник, если надо, свежий...

— Да нет, не надо, — отмахнулся Ветров.

Еще в предбаннике, раздеваясь, он услышал, как Игнат лупил себя веником, кряхтел и повизгивал.

Он скинул белье и, захлебываясь от жары, вошел в баню.

— Кто это? Ты, Григорий? — спросил его с полка парящийся Игнат.

— Нет. Это я, помыться к тебе пришел.

— Ну, ну! Лезь сюда! А-га-га! Лезь! Ух ты! А-га-га! Ох, хорошо! У-гу-гу-гу! Лезь, парень! На вот, а я вздохну!

— Нет, Игнат, — смеялся Ветров. — Не научился. Погреться — погреюсь, а париться — нет.

— Ух! Вот ты черт! Хорошо! — слез Игнат с полка. — Фу-у! Разопрел...

Он катнул на себя холодной воды и опять залез на полок, — опохмеляться, как он сказал.

— А тут у нас прямо революция. У Сашки сын делится. Знаешь, который не хочет идти-то? Яков на голове ходит, Спиридон так даже захворал. Ты побаивайся их, кабы они што... Чего смеешься? Тут, брат, не смех. Они уже одну девку чуть не испортили. Федосеихину Нюрку. Волосья все выстригли, оставили только на макушке, нос хотели отрезать. Третьеводни Серафимку Васька Спиридонов поймал, тоже хотел остричь. Ладно, ребята подоспели. Теперь Васька-то лежит. Говорят, в брюхе чего-то ему оборвали. Завтра у Якова пирушка, затевается, подпоить, видно, кое-кого хочет.

— А мужики как?

— Мужики что, мужики ни то ни се. Приехал, говорят, какой-то, затворил квашню и...

— И долой? Ничего, завтра соберемся опять.

— Делов, брат, много.

Игнат покряхтел немного и слез окачиваться.

Они молча домылись. Игнат быстро оделся и ушел.

Ветров, не дождавшись чаю, ушел от Серова на улицу. Походил около Игнатова дома, но не вошел. Он быстро прошел к Иванову и вызвал Серафиму.

— Слушай, товарищ... Серафима. Мне надо поговорить с Анкой, вызови ее сюда, только чтобы она не знала.

Серафима при упоминании Анки потупилась.

— Не пойдет она.

— Почему не пойдет?

— Так.

— Вызови, Серафима. Я тебе обещаю, что с ней ничего худого не будет. Переговорю — и все. Вызови, я здесь подожду.

Серафима молча ушла, а Ветров, присев на бревне, остался ждать.

Анка пришла. Увидев Ветрова, которого она встречала на огороде и в эскадроне, она испугалась, умоляюще оглядываясь на Серафиму.

Ветров подождал, пока Серафима уйдет, и, подойдя к Анке, посмотрел ей в лицо. Она стояла перед ним потупившись, не смея шевельнуться.

— Слушай, Нюра, — заговорил Ветров. — Я хочу с тобой поговорить.

Она стояла не шевелясь.

— Сватать тебя хочу. — Он помолчал немного. — Как ты?.. А?.. — повторил он. — Нюра...

— Не знаю я, — одними губами прошептала она. — Не пойду я.

— Ты боишься, или чего? Слушай, Анка, — он взял ее за руку и. вдруг почувствовал, как у него в груди кольнуло. — Я не отступлюсь от тебя, пока ты мне не скажешь, что не хочешь потому, что я не нравлюсь тебе. А ты мне, Анка, нравишься.