Вы готовы будете разориться, чтобы быть у ног парижской звезды, которая, погаснув там, приехала блистать у вас.
Вы ужинаете и засыпаете на ковре, но лакеи ресторана не оставляют вас в покое: вам подкладывают подушку под голову и покрывают вас одеялом сверх вашего фрака, облитого вином, и сверх вашего помятого воротничка.
Утром вы возвращаетесь домой, чтобы лечь спать, или, скорее, вас привозят домой. И какие вы тогда» бледные, некрасивые, все в морщинах! И как вы жалкий сами себе!
А там, там… около тридцати пяти или сорока лет вы кончите тем, что влюбитесь в танцовщицу и женитесь… Она будет вас бить, а вы будете играть самую жалкую роль за кулисами, пока она танцует.
Тут меня прервали: Гриц и Мишель падают на колени и просят позволения поцеловать мою руку, говоря, что это баснословно и что я говорю, как книга!
– Только последнее…- сказал Гриц.- Все верно, кроме танцовщицы. Я женюсь только на светской женщине. У меня есть семейные наклонности: я буду счастлив, когда у меня будет свой дом, жена, толстые дети, которые кричат – я буду безумно любить их.
Мы играли в крокет, папа наблюдал за нами. Он замечает ухаживание Грица. И как ему не ухаживать? Я здесь одна.
Он должен был уехать в четыре часа, но в пять часов; просил у меня позволения остаться обедать, а после в обеда объявил, что ему было бы приятнее не пускаться в путь ночью.
Я говорила о мебели, об экипажах, о ливреях, о порядке дома. И мне было приятно видеть, как отец ловил мои слова и задавал мне всевозможные вопросы, забывая свою сдержанность и гордость.
Гриц говорил много, как человек не умный, но светский и знакомый со всеми.
У меня были в руках все мои фотографии, и он просил меня дать ему одну. Я не умею отказывать, да к тому же это старый друг, и я дала ему.
Но я не согласилась дать ему маленькую карточку, за которую он готов был отдать «два года своей жизни».
О! Dio mio!
Пятница, 25 августа. М. и Мишель уехали после завтрака.
Отец предложил поехать в Павловск, другое свое имение.
Ко мне он относится как нельзя лучше, но сегодня я нервна и говорила мало – малейшие разговоры могли бы вызвать у меня слезы.
Но, думая о том, какое впечатление произведет на maman это полное отсутствие празднеств и блеска, я сказала отцу, что мне хочется видеть людей и иметь развлечения и что я нахожу мое положение странным.
– Если ты этого желаешь,- ответил он,- твое желание будет исполнено! Хочешь, я повезу тебя к губернаторше?
– Хочу.
– Ну, хорошо.
Успокоившись на этот счет, я спокойно побывала на работах, на хуторе, и даже входила в подробности того, что меня не занимало, но могло мне пригодиться, чтобы при случае сделать замечание знатока о хозяйстве и удивить кого-нибудь разговором о посеве ячменя или о качестве ржи рядом со стихом из Шекспира и тирадой из философии Платона.
Вы видите, я извлекаю пользу из всего.
Паша достал мне мольберт, и перед обедом мне прислали из Полтавы два больших холста через М.
– Как ты находишь М.?- спросил папа. Я сказала, что думаю о нем.
– Мне,- сказал Паша,- он в первый день не понравился, а потом я полюбил его.
– А я понравилась вам с первого раза?- спросила я.
– Вы? Зачем?
– Скажите же.
– Ну, хорошо, вы мне понравились. Я не ожидал, что вы такая, я думал, что вы не умеете говорить по-русски, что вы неестественны… и… и вот!
– Хорошо.
Я сказала ему, какое печальное впечатление производит на меня деревня и сжатые поля.
– Да,- сказал Паша,- все желтеет. Как время летит! Мне кажется, что еще вчера была весна.
– Всегда говорят одно и то же. Мы там гораздо счастливее, у нас не бывает таких заметных перемен.
– Но зато вы не наслаждаетесь весною,- сказал Паша с увлечением.
– Тем лучше для нас. Резкие перемены вредят ровности настроения, и жизнь гораздо лучше, когда мы спокойны.
– Как вы говорите?
– Я говорю, что весна в России – время, благоприятное для обманов и подлостей.
– Как так?
– Зимою, когда все вокруг нас холодно, мрачно, спокойно, мы сами мрачны, холодны, недоверчивы. Настают жаркие солнечные дни, и мы меняемся, так как погода сильно действует на характер, настроение и даже убеждения человека. Весною чувствуешь себя счастливее, и потому лучше; отсюда недоверие ко злу и к подлости людей. Каким образом, когда я так счастлив, так восторженно настроен к добру, каким образом может оставаться место для дурных помыслов в сердцах других? Вот что говорит себе каждый. А у нас не испытываешь этого опьянения или испытываешь гораздо слабее, я думаю, что это состояние более нормальное и почти всегда одинаково.
Паша пришел в такой восторг, что просил дать ему мой портрет, обещая носить его в медальоне всю жизнь.
– Потому, что я люблю и уважаю вас, как никого на свете.
Княгиня широко раскрыла глаза, а я засмеялась и просила Пашу поцеловать мне руку.
Он противился, краснел и, наконец, повиновался. Странный и дикий человек. Сегодня днем я говорила о моем презрении к человеческому роду.
– А, так вы вот как!- воскликнул он.- Так я, значит, только жалкий подлец!
И, весь красный и дрожащий, он выбежал из гостиной.
Суббота, 26 августа. Можно умереть с тоски в деревне!
С изумительной быстротой я сделала эскизы двух портретов – отца и Поля, в тридцать пять минут. Сколько женщин, которые не могли бы этого сделать!
Отец, считавший мой талант тщеславным хвастовством, теперь признал его и остался очень доволен, я была в восторге, так как рисовать – значит приближаться к одной из моих целей. Каждый час, употребленный не на это или не на кокетство (так как кокетство ведет к любви, а любовь, может быть, к замужеству), падает мне на голову, как тяжесть. Читать? Нет! Действовать? Да!
Сегодня утром отец вошел ко мне, и когда после нескольких незначительных фраз Поль вышел, водворилось молчание; я чувствовала, что отец хочет что-то сказать, и так как я хотела говорить с ним о том же, я нарочно молчала, сколько для того, чтобы не начинать первой, столько и для того, чтобы видеть колебание и затруднительное положение другого.
– Гм… что ты сказала?- спросил он наконец.
– Я, папа? Ничего.
– Гм… ты сказала… гм… чтобы я поехал с тобой в Рим. Так как же?
– Очень просто.
– Но…
Он колебался и перебирал мои щетки и гребни.
– Но если я поеду с тобою… гм… и maman не приедет? Тогда… видишь ли, если она не приедет… гм… то как же быть?
А! а! Милый папа! Наконец-то! Это вы колеблетесь… это чудесно! Это отлично!
– Мама? Мама приедет.
– Ты думаешь?
– Мама сделает все, чего я хочу. Ее больше нет, существую только я.
Тогда, видимо облегченный, он задал мне несколько вопросов относительно того, как мама проводит время, спросил и о многих других вещах.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});