Читать интересную книгу Ни дня без мысли - Леонид Жуховицкий

Стоит ли удивляться, что миллионы людей в стране восприняли крах монархии, как освобождение. И так бы оно, наверное, и было, если бы все закончилось Февральской революцией, выборами и демократией. Но заряд накопившейся ненависти был настолько велик, что мягкой, как сейчас сказали бы, «бархатной», революции озлобленному народу показалось мало…

И с Октябрем все не так просто. За переворотом последовала жесточайшая гражданская война, где обе стороны были искренне уверены, что воют за родину против предателей. Белые считали красных немецкими шпионами, красные белых агентами Антанты. Поэтому победителями было легко себя «пиарить»: ведь они защитили страну от чужеземных захватчиков. И не случайно за грозной междуусобицей последовала не только разруха, но и колоссальный творческий взлет по всей стране – в литературе, театре, живописи, кино, архитектуре, да буквально во всем. То, что было потом, страшно – но ведь это было потом.

Конечно, целый ряд писателей глубоко понял трагизм происходящего. Например, Бунин с его «Окаянными днями». Или Горький в «Несвоевременных мыслях». Или Волошин в стихах той поры. В отличие от них, Маяковский пророком не оказался.

Будем, однако, справедливы. К моменту революции провидцы были зрелыми людьми. А Маяковский? Автор «Облака в штанах» и «Флейты—позвоночника», безусловно, в семнадцатом году уже был, да многими и считался, поэтом огромного таланта, великим реформатором стиха. Все так! Но – сколько же лет было великому реформатору? А было ему, между прочим, двадцать четыре года. По нынешним меркам, молодой парень, почти пацан. Быть в этом возрасте блестяще талантливым естественно. Но мудрым…Кого назовем в русской литературе, кроме Пушкина? Хотя, возможно, и к Александру Сергеевичу мудрость пришла годами двумя позже, с «Борисом Годуновым». А после Пушкина? Полтора века прошло, прежде чем сравнимо глубокое понимание жизни открылось у молодого Иосифа Бродского, в тех же, например, «Пилигримах».

У меня нет ни желания, ни права осуждать или реабилитировать молодого Маяковского. Я просто хочу разобраться, как складывалась эта огромная личность. В помощь себе приведу короткий абзац из книжки Олега Табакова «Моя настоящая жизнь». Прославленный актер вспоминает время, когда создавался «Современник», а это было уже после ХХ съезда и знаменитого доклада Хрущева о преступлениях Сталина.

«Людям всерьез казалось, что Сталин – это бяка, а Ленин – хороший, и если нам удастся „плыть под Лениным“ и дальше, то это, собственно, и будет продвижение к коммунистическому далеку. Вера в эти мифические возможности была удивительной, как всегда у людей в том случае, когда они обладают только полузнанием, частью знания».

Тут все правда. А ведь для ровесников Табакова уже не было тайной ни разорение села, ни массовые расстрелы тридцать седьмого года, ни страшные поражения первого периода войны, ни пресловутая борьба с мифическим «космополитизмом». Что же спрашивать с Маяковского? В первые годы советской власти не только он – вообще, никто не обладал ни знанием, ни даже полузнанием, потому что обладать было нечем: самого знания или хотя бы полузнания попросту не существовало. Сам Ленин им не обладал – откуда было ему знать, куда приведет только начавшийся, безумный по масштабам исторический эксперимент. Во времена молодого Табакова знание все же существовало, им обладали старцы из Политбюро и расстрельщики с Лубянки. Во времена молодого Маяковского романтическая легенда о всеобщем счастье только– только пошла в рост и казалась точной наукой, неоспоримой теорией, которую нужно просто воплотить в жизнь.

Маяковский верил в неизбежность коммунизма, верил в то, что партия – ум, честь и совесть, что все недостатки реальности, которые он вполне отчетливо видел, искоренимы. Поэту и в голову не приходило сомневаться в безукоризненной красоте великой идеи – но кто из врагов советской власти так беспощадно издевался над советской властью, кто ее бичевал и клеймил так же яростно, как «лучший и талантливейший»? «Баня» и «Клоп», десятки язвительных стихотворений – сатира гоголевской силы. Даже Маяковский не смог отмыть добела черного кобеля, но шкуру ему Владимир Владимирович попортил основательно.

Он был агитатором за новый российский режим – но вот холуем режима не был никогда. Насколько я знаю, никто еще не усомнился в его абсолютной искренности. Маяковский много и восторженно писал о Ленине. Но вождь российской революции, действительно, был одной из крупнейших личностей Двадцатого века. С такой же симпатией и уважением писали о нем Есенин, Твардовский и, между прочим, Пастернак. А вот о Сталине, последние восемь лет при жизни поэта практически находившемся на вершине власти, у Маяковского лишь два промежуточных упоминания, сперва как о кабинетном сидельце («пятая дверь, он там»), потом как о докладчике на Политбюро. Конечно, это не говорит о некой оппозиционности поэта – скорей всего, низколобый усач просто был ему неинтересен.

В творчестве советского периода Маяковский был не столько романтик, о чем неоднократно писалось, сколько утопист. Он придумал свою советскую власть, свою безгрешную партию, свой пролетариат и свое светлое будущее – «Коммунизм это место, где исчезнут чиновники, и будет много стихов и песен». Он и представить не мог, что советское чиновничество раковой опухолью задушит страну, а за стихи станут сажать, а то и расстреливать.

Хотя, возможно, в конце жизни он кое—что понял – а, может, и не кое—что, может, многое. Давно, еще, наверное, при Хрущеве, Женя Евтушенко рассказал мне нечто неожиданное о Маяковском со слов Михаила Аркадьевича Светлова. Светлова уже нет в живых, Евтушенко, насколько знаю, об этом не писал, и жаль будет, если такая подробность жизни утонет во времени. История вот какая. Незадолго до гибели, поздним вечером, Маяковский позвонил Светлову и предложил встретиться. Маяковскому было тридцать семь, Светлову около тридцати, молодые, в сущности, люди. Они ходили по Москве быстрым шагом и совершенно молча. И ритм, и молчание определял Маяковский, как старший. Потом он вдруг спросил: «Как ты думаешь, меня посадят»? Светлов от неожиданности только пожал плечами. И почти сразу разошлись по домам.

Что стало бы с Маяковским, доживи он до тридцать седьмого года – и к гадалке не ходи.

Уже в наше время выставку раннего советского искусства в Париже, назвали «Великая иллюзия». Коммунизм, безусловно, был иллюзией. И столь же безусловно – великой. Стоит ли удивляться, что величие иллюзии кружило голову нескольким поколениям талантливейших людей на планете, таким, как Пикассо, Неруда или Лорка?

Одним из самых талантливых был Маяковский. Прекрасная утопия оказалась ему точно по мерке, по росту, по темпераменту, по масштабам огромной одаренности. Он был искренне уверен, что «сказку сделать былью» задача куда более благородная, чем просто писать стихи, даже очень хорошие. «Мне плевать, что я поэт» – это его слова. Он «всю свою звонкую силу поэта» обещал отдать «атакующему классу». Он стремился «к штыку приравнять» собственное перо и во многом сумел этого добиться. Другой вопрос, стоило ли это делать. Но тут начинается уже не судьба поэта, а уроки из нее.

Первый урок достаточно очевиден: когда поэт всего себя отдает политике, страдают и поэзия, и политика. Как и много лет назад, любители стихов наполняют душу строчками одного из сильнейших русских лириков, но сегодняшних читателей мало интересует деятельность «агитатора, горлана, главаря».

Говорят, искусство проверяется временем. Маяковский эту проверку выдержал? Частично – несомненно. Если воспользоваться подсказкой Пастернака, можно составить сборник из Маяковского раннего и самого позднего – «Во весь голос». Это будет классика самой высокой пробы. Но как быть с многочисленными стихами долгого периода «лучшего и талантливейшего»? Забыть, как дурной сон? Признать неряшливыми ошметками творчества, поэзией, по едкому определению Есенина, «о пробках в Моссельпроме»?

Можно поступить и так. Но это будет крайняя бесхозяйственность.

И дело не только в том, что по стихам этих лет рассыпаны великолепные строчки, многие из которых давно ушли в живой язык – дело в самой сути «советской» поэзии Маяковского. По—своему она тоже бесценна.

Двадцатый век был страшен не только двумя кровавыми мировыми войнами, не только третьей, холодной, не только четвертой – войной террористов против цивилизации. Не менее кошмарно оказалось другое.

Два великих народа, россияне и немцы, приняли, поддержали и поставили властью над собой, вероятно, самые изуверские режимы в истории человечества. Как получилось, что потомки Пушкина и Гете не только ревностно служили Сталину и Гитлеру, но и восторженно умирали за них? Из чего выросло массовое безумие? Как предотвратить рецидивы?

Найти ответ на эти вопросы фантастически трудно. Много написано о том, как большевизм и нацизм выглядели, так сказать, снаружи. Но где взять взгляд изнутри?