Один из солдат нагнулся, чтобы поднять Леонида, но он напряг усилия и поднялся сам. Голова закружилась, боль стала еще острее. Он закачался. И в это мгновение ощутил на запястьях холодок металла наручников. Ею толкнули к двери и повели по длинному коридору. Шли медленно. Навстречу попадались конвоиры с арестованными, откуда-то доносились человеческие вскрики, стоны. Леонид зашагал быстрее, чтобы не слышать этих страшных голосов, но солдаты задержали его. И он снова пошел медленно, вздрагивая при каждом новом звуке.
Вот лестница — ступеньки ведут на второй этаж. Опять крики и стоны. Леденеет сердце, сжимает горло спазма. Леонид стискивает зубы до боли в челюстях. Надо привыкнуть, это неизбежно, это случится и с ним, сейчас, через несколько минут.
— Сюда, — приказал конвоир и втолкнул Леонида в небольшую комнату.
В комнате светло. Очень светло... Глаза зажмуриваются сами собой, не выдерживая яркого потока электрических лучей. Солдаты усаживают Леонида на высокий табурет и замирают по бокам. Перед ним гестаповец — немец маленького роста; он смотрит пристально в лицо арестованному и четко, почти по слогам, произносит по-русски:
— Фамилия?
Леонид сдерживает дыхание. Начинается. И он вдруг ощущает такой прилив решимости и энергии, будто вступает в борьбу с этим маленьким человеком, нагло и злобно глядящим на него.
— Не помню, — спокойно отвечает Леонид и, чтобы подчеркнуть свое равнодушие, начинает смотреть на стены, потолок.
— Что? — уже свирепея, спрашивает следователь.
— Не помню, — тем же тоном повторяет Изволин.
— Не валяй дурака, — предупреждает гестаповец.
Изволин молчит.
— Понял?
Молчание.
— Ты знаешь, что тебя ожидает?
— Знаю, конечно, — отвечает Изволин.
— Я тебя сгною в земле живьем...
— Это не особенно страшно, земля своя, родная.
— Отвечай только на мои вопросы, — кричит немец и заносит кулаки над головой Леонида. — Я тебя согну в бараний рог...
Изволин не проявляет никаких признаков волнения.
— Не вое гнется, господин фриц. Кое-что ломается. Это для вас крайне невыгодно. Я не должен быть сломан. Вам надо очень многое узнать от меня. Не так ли?
Следователя даже шатнуло, будто ею кто-то резко толкнул в грудь.
— Ты назовешь себя? — визгливо крикнул он, не в силах сдержать бешенство.
— Нет!
— Назовешь?
— Нет!..
Гестаповец подошел к Леониду, схватил за уши, встряхнул с силой его голову и ударил затылком о стену...
Вторично Леонид очнулся в абсолютной темноте, на холодном каменном полу. Было так темно, будто свет никогда не проникал сюда.
— Как в могиле, — невольно пробормотал вслух Изволин и, поднявшись, стал обследовать мрачную камеру. Она была очень мала, с низким, не дающим возможности выпрямиться потолком, со скользкими, мокрыми стенами. В углу скреблись и противно попискивали крысы. Скреблись настойчиво, надоедливо. Леонид крикнул. Крысы смолкли. Но через минуту они снова принялись скрести еще сильнее, упорнее...
На второй допрос Изволила привели к другому следователю, полному, коренастому мужчине лет сорока. Голова с короткими волосами, торчащие усы, круглые глаза — все в гестаповце напоминало Леониду отвратительного кота. Даже движения у него были мягкие, кошачьи.
Следователь прежде всего распорядился накормить арестованного. Леонид от еды отказался.
— Сыты? — спросил гестаповец с любезной улыбкой.
— По горло...
— Вчера вы сказали моему помощнику, что хорошо знаете свое будущее?
Леонид утвердительно кивнул головой.
— Свое и даже ваше... — добавил он.
— Вы — оракул, — немец поднял вверх указательный палец.
Леонид улыбнулся.
— Прошу вас, говорите все, что чувствуете, и требуйте, что хотите. Это неотъемлемое право любого арестованного. И лишить вас этого права ни я, никто другой не в силах. Закон есть закон. Не стесняйтесь.
— И не думаю, — ответил Леонид. — Вас интересует будущее? Вы господина Родэ, надеюсь, знали?
Лицо гестаповца заметно потемнело.
— Да, знал.
— Вот и хорошо. Многих из вас ожидает такая же участь...
— Не в вашем положении говорить об этом, — с укором произнес гестаповец. — Вы упустили из виду одну маленькую деталь: германская армия освоила не только Россию, но и еще кое-что. Под нами Австрия, Бельгия, Польша, Франция...
— Ну, Россию-то вы, положим, не освоили, — прервал его Леонид, — русскую землю освоили и продолжают осваивать ваши покойники. На Россию замков вам не одеть, ни замков, ни наручников, ни намордников...
— Мы уклонились от темы, — заметил следователь.
— От какой? — удивленно спросил Леонид.
— От главной, — машинально ответил гестаповец и смутился. — Собственно, я не об этом хотел с вами говорить. Меня зовут Роберт Габбе, как называть вас?
Леонид усмехнулся.
— Не выйдет...
— Что не выйдет?
— Насчет знакомства.
Следователь пожал плечами.
— Напрасно вы так себя ведете. Совершенно напрасно. Это не оправдывающая себя тактика. Я лично советую вам изменить линию поведения. Все зависит от вас. Коммунисты же поют: «Кто был ничем, тот станет всем». Вы можете стать всем. Для вас это вполне осуществимо.
— Вам поручено давать мне уроки политграмоты? — улыбнулся Леонид. — Это никак не подходит к вашей должности. Насколько мне известно, гестаповцы меньше всего способны на уговоры.
— В мою обязанность входит объяснить вам, что ваша жизнь зависит от вас же самих от вашего поведения во время следствия. Так, например, в погребе, где вас арестовали, был обнаружен вот этот списочек. В нем четырнадцать фамилий. Вам он знаком?
Изволин утвердительно кивнул головой.
— Вот замечательно. Я считал и считаю вас человеком рассудительным. Я глубоко уверен, что мы найдем общий язык...
— Попытаемся, — с нескрываемой иронией в голосе заметил Изволин.
— Это подлинные фамилии или вымышленные?
— А как вы думаете?
— Я? Я думаю, что это подпольные клички...
— Вы просто гений! — рассмеялся Изволин.
— А вы шутник, — улыбнулся гестаповец. — А кто такой «Грозный»?
— «Грозный»?
— Да, да, — продолжал улыбаться следователь, заискивающе глядя на Изволина.
— «Грозный» — старый большевик, руководитель советских патриотов города, гроза немцев...
— Это ясно. Звать его как?
Изволин заметил, как улыбка медленно сходила с лица гестаповца.
— Это военная тайна, — спокойно произнес Леонид, — этого никому знать не положено...
Следователь резко поднялся со стула и, сдерживая рвавшуюся наружу ярость, заходил по комнате.
— Оказывается, я ошибся, — с ноткой грусти в голосе сказал он. — С русскими нельзя сговориться.
— Ерунда! Смотря, с какими русскими. С некоторыми вы быстро сговариваетесь и понимаете друг друга с полуслова.