Ковбои у мексиканской границы годами подхватывали испанские слова. Они привели эти слова с собой на Север и слили прямо в углублявшийся резервуар своего языка. Из испанского пришли такие слова, как ранчо, мустанг, а также кожаные или меховые гамаши (chaps), сомбреро и пончо, которые носили ковбои. Они пользовались подпругами (cinch) для седел, арканом (lariat) и лассо (lasso). Они выкрикивали испанское Vamoose! и Pronto! (Давайте! Живо!) и больше всего боялись stampede (давка, паническое бегство табуна). Появлялись и испано-американские гибриды вроде plumb loco (совсем с ума сошел). Из испанского в язык попали вигиланты (линчеватели, члены «комитета бдительности»), родео и фиеста.
Не остались в стороне и сами американские ковбои: благодаря этим неутомимым наездникам язык пополнился такими словами и выражениями, как cow-poke (ковбой), cowhand (скотник, пастух), cow-puncher (гуртовщик, погонщик), wrangler (работник ранчо), range-rider (наездник), bronco-buster (объезжающий: полудиких и диких лошадей), hot under the collar (бешеный) и bite the dust (быть поверженным в прах). Rustler было американским словом от подражательного глагола rustle (шуршать; действовать быстро, красть): ковбои приспособили его для обозначения угонщика скота. Сэмюэл Маверик был знаменит тем, что отказался клеймить скот, утверждая, что это жестоко (его критики полагали, что причина в том, что так он мог присваивать себе весь неклейменый скот). Его наследием стало слово maverick (бродяга, неклейменый теленок, диссидент).
Затем ковбои взялись за индустрию развлечений и распространили по ошарашенному миру свои словечки, образ жизни, историю и причуды. Началось все в цирковой палатке, а задумано и осуществлено настоящим ковбоем по имени Уильям Ф. Коуди, ставшим знаменитым Баффало Биллом.
Шоу Баффало Билла «Дикий Запад» имело ошеломительный успех по всей Америке и в Европе на протяжении 30 лет. В рамках шоу инсценировали театральные сражения с настоящими индейцами, нападавшими на почтовую карету задолго до того, как индейское сопротивление было окончательно подавлено. Индейцы и Баффало Билл на белом коне гоняли по арене живых бизонов в дни, когда бизонов почти полностью перебили, а индейцев согнали в резервации. Этот абсурд, тем не менее, оставался хитом сезона. Представление в Лондоне посетила сама королева Виктория, первая из британских монархов во всеуслышание признавшая Америку после Революции. Кульминацией представления служила имитация разгрома индейцами отряда генерала Кастера при Литтл-Бигхорн.
Вскоре появились ковбои поющие, метко стреляющие, бросающие лассо и джигитующие. К этой золотой жиле устремились все: художники, писатели, газетные обозреватели, а с появлением кино ковбои заскакали по кинопленке, далеко продвинувшись вглубь XX века, в умы и сердца миллионов детей, как и я, верхом на воображаемых конях, несущихся во весь опор после просмотра этих фильмов по нашим улицам, палящих из воображаемых пистолетов по воображаемым индейцам, стараясь выглядеть и звучать точь-в-точь, как бравые киношные ковбои, а взрослые выговаривали им за американский акцент и за то, что иногда о Диком Западе они знали больше, чем о собственной стране, охваченные незамысловатым эпосом американских прерий.
Это было замечательно. Это была мечта — и наша, и их, — говорившая с нами на нашем языке… Или это уже был их язык? И не было проблем, которые порядочный человек, вооруженный истиной и кольтом 45-го калибра, не был бы способен разрешить.
Но вернемся к Миссисипи, где родилось еще одно выражение: sold down the river — продан на Юг, вниз по реке. Так поступали с непокорными рабами на плантациях: продавали их другим рабовладельцам дальше по реке, где условия существования были гораздо хуже. Свой язык был и у рабов.
15. Продан на Юг
Представьте себе язык, живущий своей жизнью, исследующий новые территории, преодолевающий препятствия, несущий потери и лишаемый свободы; представьте, что язык запускается в мир, а потом живет своей жизнью, подобно воде, что начинается с родника, бежит ручейком, затем разливается рекой — подобно воде английский язык устремился в бескрайний океан. К этому этапу своей жизни, к середине XVIII века, он уже проделал путь от мелкого диалекта, отколовшегося от группы, принадлежавшей одной из ветвей индоевропейской семьи, до языка Шекспира и Библии короля Якова и пересек океан в устах и умах ревностных и целеустремленных мужчин и женщин, чтобы укорениться в новом мире. Но, пожалуй, среди всех его побед и дипломатических компромиссов мало что так отчетливо демонстрирует его возможности, как опыт взаимодействия с африканскими языками в эпоху работорговли.
Поразительно, как этот язык объединил и впитал не одну дюжину африканских языков, причем за столь короткое время, и с какой гибкостью и уступчивостью воспринял множество слов, выражений и идей столь далеких от него культур. Ведь ему удалось осуществить симбиоз с племенными языками неродственной языковой группы и даже пережить оккупацию со стороны чуждой грамматической системы. Процесс этот набирал силу на протяжении XVIII века и вылился в создание нового варианта английского языка — негритянского диалекта, который стал подпитывать своими источниками основной поток, американский английский, особенно в XX веке.
О страшной судьбе, постигшей африканских рабов, говорилось не раз, и последующие поколения будут рассказывать о них своим потомкам. Их гнали через Африку местные рабовладельцы, а западноевропейские морские державы отправляли их на кораблях по Среднему пути вдоль экватора в Новый Свет. Везли их в нечеловеческих условиях — чтобы как можно больше сэкономить на перевозке; это история невольничьих рынков, смертей, несправедливости, клеймения, эксплуатации, телесных наказаний и обесчеловечивания. Торговля была остановлена Англией — страной, вошедшей в этот бизнес в последнюю очередь и, пожалуй, более всех преуспевшей в нем, но все же вышедшей из него первой — после 1807 года, когда парламент Великобритании принял акт о запрете работорговли, а британский флот десятилетиями следил за его соблюдением.
Наперекор всему негритянский диалект к XX веку восторжествовал и по иронии судьбы лег в основу терминологии многих искусств, служащих развлечению. Сегодня английский язык по всему миру отмечен словами и выражениями, доставшимися от тех, для кого на протяжении веков слова были единственным имуществом.
Английский язык, пришедший на восточное побережье Атлантики вместе с пассажирами «Мейфлауэра» и их потомством, оказался языком, намеренным утвердиться в качестве родного языка этой земли; он гордился тем, что он английский; широко раскинувшись по языковому глобусу, он вскоре бросил вызов Лондону и объявил Новую Англию главным гарантом истинно английского языка. Менее организованные граждане, шотландцы и ирландцы, устремились на Запад, штурмуя дикий фронтир, и набирали слова отовсюду без разбору: у индейцев, у других европейцев, у первобытной природы — прежде всего в силу необходимости отразить в словах чудеса окружающего их мира. Они придумывали новые слова и обращались к елизаветинским запасам. На Юге же оказались народы, чье влияние на английский язык вряд ли вдохновило кого-нибудь даже на пустяковое пари; однако те внедрились со своим наследием в чуждый для них язык и породили смешанное наречие, привычное для них самих как язык общения, но непривычное по своему словарному запасу для английского языка. Раз уж английский оказался способен на это и смог стать инструментом даже для тех, кого пытался подавить, и при этом выйти из столкновения с таким перевесом, то, полагаю, можно по праву называть его годным к всемирному употреблению.
От половины до двух третей перевозимых в Америку чернокожих рабов прибывали в Южную Каролину, в город Чарлстон, а остров Салливана называли островом Эллис Черной Америки. Остров Эллис гордо ассоциируется со статуей Свободы и волнующей надписью, обещающей новую жизнь бедным, измученным иммигрантам со всего мира. На острове Салливана, куда тоже попадали бедные измученные массы, нет ни статуи, ни мемориала или памятника, ни величественных слов о надежде и радушном приеме. Есть лишь мемориальная доска, установленная в 1998 году.
В окрестностях Чарлстона все еще бытует местный диалект гулла. Считается, что он близок к английскому языку, на котором говорили работавшие на плантациях вынужденные мигранты из Африки. Носители гулла предположительно родом из Анголы. Африканцы прибывали через Вест-Индию или напрямую из Западной Африки, где было несколько сотен местных языков, в том числе хауса, волоф, булу, бамум, темне, ашанти и тви. На борту корабля говорящих на одном языке разделяли по разным группам: считалось, что если рабы не смогут общаться между собой в больших группах, то не смогут и организовать успешное сопротивление. Как вспоминал в 1744 году капитан Уильям Смит в своей книге «Новое путешествие в Гвинею», «когда на корабле собираются всевозможные люди, вероятность того, что они преуспеют в организации заговора, выше, чем вероятность завершения строительства Вавилонской башни».