с бригадиром жандармов на улицу, рассказал ему, что здесь тот, кого искали жандармы, и немедленно скрылся.
Так что Симон знал коробейника по одной-единственной встрече: когда они со Стрельцом дожидались у него ночью почтовой кареты в сторону Альп.
Так что Симон был печален и часто, вспоминая Анри, думал так:
"Ведь его у меня забрали… Если с ним будет беда — я окажусь виноват…"
Теперь его беспокойный ум принялся, сам не зная, почему, все сопоставлять. Он вспомнил, что они со Стрельцом тогда ночью много говорили про черных братьев, а два дня спустя черные грешники возьми да и появись.
И Симон все глядел и глядел на Рабурдена, а тот, кажется, начинал уже из-за этого нервничать.
Николя без конца подливал гостям — но сам, как заметила его свояченица, пил очень мало.
Почему?
Да потому, что вино развязывает язык.
Рабурден говорил ему "ты", на "ты" перешел и с Симоном.
В таком свойском разговоре Симон опять сказал:
— Ну признайся, ты же был коробейником.
— Да что эта скотина тут мелет? — воскликнул Рабурден.
Мизе Борель заметила, что лицо ее зятя дернулось, как от нервного тика.
— Каким еще коробейником, Симон? — спросил он с удивленным видом.
— Уж я знаю, каким, — сказал Симон. От вина он стал упрям.
— Да что же ты знаешь?
— Вот этот человек был раньше коробейником.
Рабурден рассмеялся.
— И будь здесь сейчас Стрелец, он бы его тоже узнал.
— Какой такой стрелец?
— Человек один из Кадараша, кличка у него такая. Он тогда с нами всю ночь проговорил. Мы еще говорили про черных братьев.
Николя рассмеялся. Жена ничего странного в этом смехе не нашла, а вот свояченице он показался немного деланным.
— Ох ты, — воскликнул он, — тут еще и черные грешники!
— А что? — возразил Симон. — Они недавно много шума наделали.
— Больше не наделают, — сказал Рабурден.
— Откуда нам знать?
— Так их всех убили.
— И это кто еще знает…
— И капитана у них не осталось.
Симон вздрогнул.
— А ведь и правда, — равнодушно сказал Николя Бютен. — Ведь посадили, кажется, капитана?
— Кого-кого? — не поняла мизе Борель.
— Капитана черных братьев.
— Ну да… — сказал Рабурден. — Дворянина одного… с той стороны Дюрансы…
— Его самого.
— Как бишь его зовут-то?
— Господин де Венаск, — сказал Симон. — Только это еще доказать надо.
— Что доказать?
— Что он и есть капитан.
— Черных братьев?
— Черных братьев. Не доказано это.
Николя Бютен расхохотался.
— Я эти дела не шибко хорошо знаю, — сказал он, — меня же тут не было, когда все это случилось, но одно я знаю наверняка.
— Что ты знаешь?
— Что просто так человека в тюрьму не сажают.
Симон покачал головой:
— Ну, посмотрим, посмотрим…
— Да что вы все об этом разбойнике? — спросил Рабурден. — Невеселый у вас пошел разговор.
— Это не я, — откликнулся Николя Бютен. — Это все Симон.
— Ну, вы уж извините, — сказал паромщик. — Что ж, ужин мы доели, да и пора уже мне идти.
Тут как раз большие часы в ореховом футляре, стоявшие в углу, пробили восемь, и Симон подумал:
"Уж не знаю, чего от меня хочет старый жук-советник, а надо к нему зайти, раз уж обещал… Отсюда до Ла Пулардьер ходу с четверть часа, не больше".
И Симон встал из-за стола.
Ни хозяин дома, ни Рабурден, ни женщины удерживать его не стали.
От его слов про черных братьев повисла неловкая пауза, как говорят в театре.
Симон был не пьян, но чуть-чуть подшофе; уходя, он хлопнул Рабурдена по плечу и сказал:
— Об заклад бьюсь: когда-нибудь ты признаешься, что был коробейником.
И ушел.
После его ухода разговор не клеился.
Госпожа Бютен сидела грустная, сестра ее, должно быть, очень устала.
Рабурден не говорил ни слова, а Николя стал мрачен и задумчив.
— Ладно, зятек, — сказала вдовушка, — покурите тут, выпейте кофе, а я уж пойду. Посмотрю, спит ли мой мальчик.
Алиса Бютен встала из-за стола и пошла следом за ней.
Рабурден и Николя Бютен остались наедине.
И смотрели они друг на друга не как веселые собутыльники, а как люди, которым предстоит подвести баланс в каком-то запутанном счете.
V
Николя с Рабурденом смотрели друг на друга.
Казалось, ни один не решается заговорить первым.
Николя смотрел как-то тревожно и, видимо, волновался.
Рабурден потихоньку тянул рюмку фруктовой водки.
Наконец Николя стукнул кулаком по столу и спросил:
— Больше ничего не хочешь сказать?
— Ничего, — с ленцой ответил Рабурден.
— А надо бы!
— Лучше ничего не говорить, чем говорить глупости.
— Это ты про меня?
— Да как сказать…
— Не понял?
— Болтаешь ты много.
— Эй, мэтр Рабурден, — сказал Николя, — ты мне не груби!
— А я тебе больше не подчиняюсь.
— Как знать!
И Николя так сверкнул глазами, что Рабурден при всей своей дерзости невольно потупился.
Но, потупившись, все-таки проворчал:
— Мог бы и не звать его в гости.
— Кого?
— Паромщика.
— А что тут такого?
— Ты же видел: он меня узнал, — сказал маляр.
— Ну и что?
— Другим разболтает…
— И пускай болтает. Он знает что-то плохое про коробейника?
— Да нет.
— Так говори всем, что он ошибся, и не переживай.
— Плохо все это закончится.
— Брось!
— И мне бы надо отсюда сматываться.
— Сматывайся на здоровье, — сказал Николя. — Тем более, жена тебя на дух не выносит. Ты мне семейную жизнь портишь.
— Только нам, извиняюсь, надо сперва рассчитаться, — ответил ему Рабурден.
— Я тебе чек выпишу. Денег у меня теперь, сам знаешь, нету.
— А ты, я гляжу, шутник!
— Я на дом сильно потратился.
— Меня не касается.
— Ну ладно. Сколько я тебе должен?
— Тридцать семь тысяч франков.
— Ничего себе!
— Мне треть причиталась, мы так договаривались?
— Так.
— Давай тогда посчитаем — сам увидишь.
— Давай, только не сейчас. Завтра, когда женщин дома не будет. А то еще подслушают.
— Как скажешь, — спокойно ответил Рабурден.
— Только тридцать семь тысяч я тебе не должен.
— Должен, должен. И пока не заплатишь, я отсюда не уйду.
— Слушай меня, — сказал Николя Бютен, понизив голос. — Когда овса в кормушке нет, кони копытами бьют. Но овес скоро будет.
— Вот как?
— Есть у меня мысль, что я теперь должен сделать…
— Хочешь опять то же самое? Опасно! Пусть хоть молодого человека сперва укоротят…
— Ничего я такого не хочу. Я же тебе говорил: впредь хочу жить честным человеком.
— Хорошее дело. И где же ты тогда возьмешь овес?
— А вот послушай.
Рабурден сел на стуле верхом и приготовился внимательно слушать, что ему расскажет Николя.
Тот начал:
— Только тихо… как бы эти не услыхали…
— Давай по-испански.
— Давай.
И Николя заговорил на кастильском наречии:
— Ты ведь