книге, на которых вы записывали свое имя, оказались вырваны.
— Вот как!
— Сначала в Тулоне, потом в Оллиуле.
— Не понимаю, с какой целью.
— Но это же очень просто.
— Неужели?
— Примерно в то время, когда убивали господина де Монбрена, вы были за шестьсот лье отсюда: сперва в Тулоне, потом в Оллиуле.
— Ну да.
— Вас арестовали и вы начали утверждать, что были в Тулоне, рассчитывая с легкостью доказать свое алиби. Проверяя ваши слова, мы едем в Тулон, ищем вашу фамилию в гостиничной книге и не находим.
— Теперь я понял! — воскликнул Анри де Венаск. — Но кто же эти люди?
— Вот этого я не знаю, но я их найду. Они тоже оставили кое-какие следы.
— В самом деле?
— И правосудие заставит этих людей — а это, может быть, и есть настоящие преступники — рассказать, как все было.
— Милостивый государь! — взволнованно ответил Анри. — Я не могу более сомневаться: вы верите моим словам, вы считаете меня невиновным.
— Да, но мне не хватает одного факта, а мне он необходим. Как человек я убежден, но юрист не может довольствоваться убеждением: ему нужна конкретная достоверность.
— Я вас понимаю.
— Теперь, — продолжал господин де Сен-Совер, — примите еще одно допущение.
— Какое же?
— Что я узнаю, чем вы занимались с 30 апреля до 10 мая.
Анри сделал жест, означавший: "Тут я вам не помощник".
— Я не выпытываю у вас вашу тайну, — продолжал следователь, — но, допустим, я разгадал ее сам.
— И что же?
— Как только я получу доказательства, что с 30 апреля по 10 мая вы не покидали побережья, я тем самым получу доказательство, что в это время вы не могли быть в замке Монбрен.
— Прекрасно!
— Тогда я выписывают постановление о непричастности к преступлению — и вы на свободе.
— Милостивый государь, — сказал Анри со спокойствием, исполненным благородства, — десять дней я прожил в укрытии, ожидая сигнала, который все не приходил. Я жил у людей, которых такими показаниями скомпрометирую и пущу по миру. Как бы ни дорога была мне свобода, как бы ни горячо было мое желание, чтобы невинность моя всем была явлена, вы понимаете: я не могу желать, чтобы правосудие нашло людей, дававших мне приют.
— Но, милостивый государь, — возразил господин де Сен-Совер, — вы, может быть, не знаете, что после вашего ареста была уже объявлена амнистия.
— Нет, знаю.
— Тогда к чему вам молчать?
— К тому, что люди, прятавшие меня, едят хлеб правительства, против которого я был в заговоре.
Господин де Сен-Совер потупился, помолчал немного и сказал:
— Итак, вы видите, что мне придется разыскивать настоящих преступников.
И он подал заключенному руку.
— Режим вашего заключения ослаблен, — еще раз сказал он.
— Я смогу писать тетушке?
— Вы сможете ее увидеть: она теперь в Эксе, а мадемуазель де Монбрен живет с ней под одной кровлей.
Несколько слез скатилось по щекам узника.
— Милостивый государь! — воскликнул он. — Простите меня: я был неправ по отношению к вам. Я невольно вас ненавидел.
— Очевидно, из-за моего дяди.
— Да, это так, — сказал Анри, и взгляд его полыхнул ненавистью.
— Мой дядя, — ответил на это господин де Сен-Совер, — тверже всех убежден в вашей невиновности.
— Но как же?
— И все, что я сделал за эти три дня, я сделал под его влиянием.
— Этого не может быть!
— Но это так, милостивый государь. Мой дядя обвинял вашего — он считал его виновным. Он ошибался и десять лет спустя получил тому доказательство. С тех пор уже шесть лет он искупает свою ошибку глубоким раскаянием.
И с этими словами господин де Сен-Совер вышел от узника.
Днем мадемуазель Урсула де Венаск и мадемуазель Марта де Монбрен поучили уведомление, что могут ежедневно навещать барона в темнице.
А господин де Сен-Совер тем же вечером опять уехал из Экса.
Куда же он поехал?
Опять в Оллиуль: он хотел найти след тех двоих, что вырывали листы из гостиничных книг и по какой-то загадочной причине желали доказать, что 30 апреля господина де Венаска в Тулоне не было.
А путеводной нитью господина де Сен-Совера были всего лишь буква "д" и росчерк.
Но господин Сен-Совер был полон надежд, ибо теперь он верил в невиновность барона Анри.
"У меня есть вера, — думал магистрат, садясь в дилижанс, — а вера и горами движет!.."
Книга 2
Преступник
Часть четвертая
I
Оставим господина де Сен-Совера на его пути в Оллиуль, где он собирается продолжить расследование и последуем за советником Феро домой, в его поместье Ла Пулардьер.
Милон донес его скромные пожитки до дилижанса и занял место на наружной скамейке.
Господин Феро любил свежий воздух и старался не брать внутренние места. Но кругом все, конечно, говорили: он берет наружное место потому, что оно дешевле.
Глядя на него, закутанного в старый синий плащ с высоким воротом, застегнутым серебряной пряжкой, с черным колпаком на голове, обутого в тяжелые крепкие кованные башмаки со шнурками, вы сказали бы, что это настоящий помещик с Верхних Альп, отроду не живший в городе.
Господин Феро был командором Почетного легиона, но знаки своего ордена надевал только на судейскую мантию да на официальные приемы.
Да и черный шелковый колпак с синим плащом он надевал только в дорогу.
В Ла Пулардьере советник сразу же переодевался в длинную куртку, мягкую фетровую шляпу и заплатанные штаны.
Итак, в девять часов утра он сидел на скамейке альпийской почтовой кареты рядом с одним торговцем скотом.
Тот оказался простецким болтливым человеком.
Господин Феро не уклонялся от разговора с ним.
Впрочем, бывший прокурор и сам был превосходным агрономом и выращивал у себя в Ла Пулардьере такую живность, о которой шла молва по всей округе.
В полдень дилижанс остановился в Венеле, и пассажирам дали полчаса на завтрак.
Только господин Феро не сошел с дилижанса.
Он достал из кармана плитку шоколада с булочкой, попросил кондуктора прислать стакан вина с трактирной служанкой, которой щедро дал за это десять су, выпил его в два глотка и спокойно ждал, когда карета тронется.
Часа в два дня дилижанс спустился по крутому горному склону, и глазам советника предстала залитая светом Дюранса.
И тут господина Феро охватила глубокая меланхолия.
Его взору открывались оба берега большой реки.
Справа высились остроконечные башни замка Бельрош.
Прямо напротив, тоже по правую руку, на другом берегу Дюрансы стоял на склоне Монбрен, а над ним, как мачты, поднимались зеленеющие дубы